Дважды повторять не пришлось: мягкие, нежные-нежные ладони кровочмака слегка прикоснулись к моим пальцам и приняли дар.
Айболит молниеносно отвернулся, словно стесняясь, нескладная фигура сгорбилась, длинные руки метнулись вверх, к голове, послышался влажный свист, словно кто-то очень голодный безобразно-громко втягивал в себя суп, – и наступила тишина.
Я оглянулась. Позади стояли все наши. На лице Ренна застыла брезгливая гримаса, Раграсс хищно улыбался, показывая клыки. Мохнатки стояли золотыми изваяниями. По их лицам ничего нельзя прочесть.
Кровочмак распрямил плечи и повернулся лицом к нам. Обвёл взглядом всех. Что таилось в его глазах, спрятанных под шторами век?
– Ты позволишь? – спросил повторно, осторожно приближаясь к Офе. Я посмотрела на Геллана и Россу Лендра кивнула, Геллан не спускал с кровочмака глаз.
– Попробуй, – рискнула я.
Айболит провёл паучьей лапкой по лицу деревуна, наклонился и прикоснулся губами к губам девушки. Казалось, дарил невесомый поцелуй. Офа вздохнула и пришла в себя.
– Сказка о мёртвой царевне и упыре, – фыркнула я, – фольклор другого мира! – пояснила для всех, кто заинтересованно прислушался к моим словам.
Росса деловито провела рукой над Офой и улыбнулась:
– Порядок. Теперь хорошо!
– Вот же собрались – сплошные таланты. А я как булыжник среди бриллиантов, – буркнула тихо, но Росса живо повернулась на мой голос:
– Ты баллады писать не пробовала?
Я закатила глаза:
– Только этого мне не хватало для полного счастья. Вставай, Офа. Всё кончилось.
У девушки кружилась голова, но чувствовала она себя вполне сносно. И платье почти чистое благодаря Айболиту.
Я бросила взгляд на кровочмака. Тот, не отрываясь, пялился на Милу, что присела возле Жерели и смотрела в изменчивое золото Драконьего Ока.
Геллан заступил Айбингумилергерзу обзор.
– Даже не пытайся приблизиться.
Когда у него голос становился таким ужасным, мне казалось, что я совсем не знаю этого человека. Куда в такие моменты девался добрый, занудный, всегда терпеливый Геллан – не понять.
– Брось, стакер. Ты же знаешь: буду я сидеть, как камень, исчезая, появляться, как ужас, или совать нос в каждую щель – я никому не наврежу. На это есть две причины: во-первых, я сорванный, а это значит, выпей я больше капли крови – мне конец, сразу же завибрируют ловушки; во-вторых, вряд ли у тебя была плохая муйба, а потому ты знаешь, что кровочмаки не выказывают доверия лишь бы кому, даже если умирают от голода. Я бы предпочёл смерть необоснованному доверию. Думаю, ты и это знаешь. Я никогда не трону твою сестру. Никогда не обижу Небесную, что пожалела изгоя. Я… теперь её кровник. Надо объяснять, что это значит?
Я стояла за спиной Геллана и слушала. Мне! Мне надо объяснять! Но я не посмела пискнуть – у Геллана слишком твёрдые лопатки и напряженная спина. Уж лучше потом, позже, когда он станет привычным.
– Меня зовут Геллан, Айбингумилергерз.
Лопатки лопатками, а голос прозвучал серьёзно и почти нормально. Фух… Кажись, отпустило.
Кровочмак провёл рукой по спутанной на лбу шерсти.
– Надо же. Запомнил.
– Да, но быть тебе Айболитом, хотя я понятия не имею, что это слово означает.
– Я расспрошу Небесную. Она расскажет.
Я раздражённо переступила с ноги на ногу. Не терплю, когда стою рядом, а меня обсуждают не замечая.
Геллан вздрагивает, спина расслабляется.
– Дара?
Да-да, он чувствует, что я бешусь и – странное дело – успокаивается. Я выхожу из-за спины Геллана и встаю по правую руку.
– Айболит – это доктор из детской книжки.
Кровочмак улыбается, кивает, и больше ни о чём не спрашивает. Смотрит долго на Милу. Почему-то кажется, что он любуется. Тоненькой фигуркой Милы, мерцающим Оком Дракона.
– Жерель успела принять дань: пара зверушек туда свалилась. Может, это и спасло вашего деревуна.
Мы молчим. Айболит молчит. Затем без предисловий заявляет:
– Я хочу остаться с вами. Идти дорогами Зеосса. И не только потому, что хочу жить. Я почти был готов умереть. Слишком долго живу. Слишком долго раб, у которого не было имени. Ни Айболита, ни, тем более, Айбингумилергерза. Я почти забыл, как это: не быть рабом. Хочу вспомнить.
– С чего ты взял, что не станешь нашим рабом?
Я говорила, что иногда мне хочется больно ударить Геллана? Так вот, это неправда! Я бы с удовольствием от души двинула Ренна, который встрял в наш разговор с Айболитом. Но кровочмаку до лампочки слова мага.
– Ни с чего. Я знаю.
С этими словами он повернулся к нам лицом – нескладная, угловатая фигура, заросшая шерстью. Длинные руки, короткие ножки. Лохматый уродец, похожий на обезьяну. И лишь глаза удивительные, притягательно-красивые. Где-то внутри меня родилась уверенность: только одним взглядом он может подчинять – опасный, жутко опасный! Смертельно опасная зверушка, которой очень хочется верить.
– Ты же понимаешь? В первом попавшемся городе сразу поймут, что ты сорванный. – голос Иранны разумно-спокоен.
Кровочмак поводит плечом и бросает на муйбу взгляд из-под ресниц:
– До города ещё дойти надо. А пока я хочу быть с вами. Ты позволишь? – поворачивается он ко мне.
У него такой голос… не оперный, конечно, куда ему до Геллана (однозначно!), но бархат с хрипотцой, похожий на котёл Преисподней, где плещется тёмная бурляшая жидкость. Упасть и утонуть в омуте опасном.
Я колеблюсь. Смотрю на Айболита, затем на Геллана, потом на Иранну. Обвожу взглядом всех. Нас четырнадцать с малышом Фео. Почему бы кровочмаку не быть пятнадцатым?..
В этот момент к нам поворачивается Мила. Золотые глаза с узким вертикальным зрачком смотрят пристально. Девчонка бледна, но дышит ровно. Я слышу дружный удивлённый выдох. Ещё бы… Такой её почти никто не видел.
Мила склоняет кудрявую голову к плечу, пряча глаза. Сейчас сомкнутся веки, а через миг она обласкает всех синевой. Но в этот раз немного не так. Не поднимая головы, она проводит тонкой рукой по кругу. Раскрытая ладонь нежно гладит воздух, как большого кота. На Милиных губах трепещет улыбка.
Я слышу, как сбивается дыхание у Геллана, вижу, как невольно сжимается рука в чёрной перчатке, а судорога боли проходит по буграм и ямкам его лица. Коротенький миг, лёгкое колебание воздуха.
Под Милиной ладонью Жерель схлопывается, как книжка, сворачивается и исчезает, словно и не было никогда золотого масляного пятна, из-за которого чуть не погибла Офа. Только насыпь из каменной крошки говорит: не приснилось, было.
Мила открывает глаза – в них столько света – голубого, влажного, прекрасного, что я чувствую, как пищит в груди дурное Дашкино сердце, а в носу нестерпимо чешется и булькает, грозясь прорваться лавиной дурацких слёз. Как я сдерживаюсь – не понять.
