В вопросе о 8-часовом рабочем дне Московский городской Совет первоначально занял позицию даже более революционную, чем Петросовет. Так, 1 марта 1917 г. он призвал продолжать борьбу, допуская выход на работу лишь тех рабочих, от которых зависело жизнеобеспечение города. Забастовка должна была продолжаться, «по тем соображениям, что победа народа ещё не окончательно закреплена, и прекращение забастовки может повлечь к возрождению старой власти». Но уже 6 марта подход Моссовета меняется. Вопреки настроениям рабочих, руководство Моссовета принимает решение о возобновлении работ 7 марта 1917 г., обставив своё решение различными революционными и патриотическими призывами180.
Рабочие подчинились, так как доверяли Советам. Но уже в тот же день отдельные депутаты сигнализировали, что рабочие решением Моссовета недовольны. Представитель Замоскворечья доводил до сведения представителей других районов, что рабочие ропщут: «Товарищи, где же лозунги, которые были написаны на нашем знамени, где же требования и где результаты, которые мы получили после окончания забастовки?» Сложная обстановка складывалась и в Пресненском районе181. Ситуация на местах обсуждалась Исполкомом Московского Совета неоднократно. Представители районов сообщали, что у них введение 8-часового рабочего дня происходит стихийно, без санкции Советов. В Пресненском районе, например, так поступили к тому моменту уже на трети фабрик, а на остальных протестовавшие рабочие с трудом сдерживались членами Совета рабочих депутатов от каких-либо радикальных самочинных действий до принятия соответствующего решения централизованно. Представители других районов прямо заявляли: «При отрицательном решении Советом рабочих депутатов вопроса о восьмичасовом рабочем дне он будет введён явочным порядком»182.
Так и случилось. О том, как проходила борьба за сокращение количества часов, проводимых рабочими у станка, рассказывает рабочий завода Гужона Н. И. Егоров. Первоначально владелец не только отклонил требования завкома, но и вывесил объявление: работать 12 часов вместо десяти. «Тогда рабочие решили сами перейти на восьмичасовой рабочий день, – вспоминает Егоров, – так и сделали»183. Среди других заводов, где 8-часовой рабочий день устанавливается уже вскоре после победы Февральской революции, были заводы Михельсона, Военно-артиллерийский, Густава Листа, Моска, Доброва и Набгольца, Пэлка, Хлебникова и многие другие предприятия Благуше-Лефортовского, Бутырского, Замоскворецкого, Пресненского районов. До 18 марта 8-часовой рабочий день функционировал уже на 300 предприятиях Москвы184. Но это не означало окончательной победы органов рабочего представительства. Продолжалась борьба за меньшие нормы рабочего времени и позже: так на Первомайской демонстрации знамя заводского комитета завода бр. Бромлей украшал лозунг: «Мы требуем декрета о 8-часовом рабочем дне» – рабочие хотели не только фактического, но и юридического закрепления своих прав185.
Задержка решения о 8-часовом рабочем дне со стороны Моссовета вызывала у рабочих чувство протеста и недоверия. В своей резолюции рабочие завода Михельсона, как и некоторых других предприятий, прямо говорили о том, что Совет отстаёт от революционного потока, требуя от «депутатов вынести резолюцию», а от Временного правительства «поставить своей штемпель»186.
Аналогичную позицию занимали не только отдельные фабзавкомы. Требование 8-часового рабочего дня прозвучало 4 марта на собрании 36-ти фабрик Замоскворечья187. В одном из «большевистских» районов Москвы – Лефортовском, объединяющем до 30 000 рабочих, 17 марта была принята особая резолюция, в которой утверждалось, «что лозунг о 8-часовом рабочем дне является также политическим лозунгом», и что «только полное раскрепощение рабочего класса от тяжести изнурительной работы может дать возможность рабочему классу стоять на страже интересов своего народа». Резолюция, правда, не поясняла, почему рабочий класс не может «стоять на страже интересов» на своём рабочем месте, выдавая необходимую продукцию188.
Активность трудящихся не могла больше не учитываться руководителями Моссовета, и 18 марта они вновь возвращаются к рассмотрению вопроса о сокращении рабочего дня. На пленуме Совета представители районов категорически утверждали, что если Моссовет не примет решение о 8-часовом рабочем дне, то с ним никто не будет считаться, и престиж Совета окажется подорванным. А представитель завода Густава Листа так и заявил, что «рабочие не могут простить Совету прекращение политической забастовки до введения 8-часового рабочего дня»189. В результате Моссовет принимает решение о сокращении времени работы до 8 часов в сутки начиная с 21 марта 1917 года на всех предприятиях города, после которого фабзавкомы устанавливают 8-часовой рабочий день на Цинделевской мануфактуре, заводе Износкова, «Динамо», AMO и прочих предприятиях190.
После принятия этого постановления Московского Совета можно было ждать, что переход на 8-часовой рабочий день в дальнейшем пройдёт без особых потрясений. Надежду вселяла и позиция магнатов торгово-промышленного Петрограда, заключивших с Петросоветом и профсоюзами соглашение о сокращении рабочего дня191. Меньшевистская «Рабочая газета» по этому поводу писала: «Массовая политическая сила заставила представителей капитала сдать одну из своих экономических позиций»192. Однако петроградская буржуазия и сама полагала, что «введение 8-часового рабочего дня – лучшая гарантия дальнейшего духовного роста рабочего класса» и появившееся у них время пойдёт на самообразование и развитие профсоюзов, целью которых должно было стать «установление справедливых и упорядоченных отношений» между трудом и капиталом193.
Но совсем по-иному повела себя буржуазия Центрально-промышленного района, и особенно Москвы, ставшая основным ядром сопротивления 8-часовому рабочему дню. Третьяков, например, позднее признавался, что ещё 3 марта на одном из совещаний у министра торговли и промышленности Коновалова он категорически заявлял, что 8-часовой рабочий день является, «по крайней мере с точки зрения Москвы, неприемлемым»194.
Острые конфликты по поводу сокращения рабочего времени были на целом ряде московских предприятий: заводе «Мотор», фабрике Ганзена, заводе «Поставщик» и других195.
Помимо увольнений и локаутов, в борьбе с сокращением рабочего дня московской буржуазией активно использовалась патриотическая пропаганда. Газеты «Русское слово» и «Русские ведомости», например, утверждали, будто некоторые воинские части против сокращения рабочего дня196. Правление завода Гужона вывесило «Объявление», в котором говорилось, что принятие 8-часового рабочего дня «противоречит долгу всего народа напрячь свои силы», а также «долгу перед нашими доблестными союзниками» и «доблестной армией»197. Московский торгово-промышленный комитет предупреждал о возможном сокращении товаров на внутреннем рынке и росте цен – и все это из-за 8-часового рабочего дня. Комитет промышленников выступал «в защиту общественных идеалов пролетариата», поскольку теперь пролетариату Запада придётся работать и за Россию при рабочем дне, значительно превышающем 8 часов198. Иногда, правда, пропаганда была более продуманной и прагматичной. Например, свои «возвышенные» призывы к патриотизму в развешенном по всему заводу «Объявлении» правление товарищества мануфактур Савы Морозова не забыло подытожить: харчи по-прежнему будут отпускаться по пониженным, против существующих, расценкам, – дескать, хотите есть, будьте патриотами и забудьте о всяких нелепостях, типа 8-часового рабочего дня199. Подобная тактика буржуазии, как правило, имела обратный результат. В протоколах Исполкома Моссовета сохранилось выступление офицера-фронтовика 34-го Севского пехотного полка, доходчиво и на примерах рассказавшего о недовольстве армии попыткой натравить её на рабочих200.
