Этот документ указывает, что целенаправленное издание этих произведений планировалось и частично было осуществлено, как на страницах анархистской, так и коммунистической прессы: «В „Солидаридад Обрера“ (центр[альный] орган НКТ) были напечатаны лишь две из них – вторая и третья. После этого и в особенности после выпуска на русск[ом] яз[ыке] моей брошюры „Анархизм и диктатура пролетариата“ против меня в Испании повели ожесточенную кампанию анархисты всех стран, давая против меня настоятельные предупреждения, как против агента Коминтерна. Остальные статьи должны были быть напечатаны силами испанских коммунистов, но, кажется, в силу многократных провалов, не все они были напечатаны. (…) Прилагаю здесь свои две брошюры последнего времени – „Анархизм и диктатура пролетариата“ и „Анархизм в наше время“. Дополнительные данные – ряд моих статей, печатавшихся в последнее время в „Новом мире“ (орган компартии на русск[ом] языке в Нью-Йорке)».
Своими открытыми выступлениями в поддержку СССР и коммунистических партий, пропагандой идеи о подчинения анархистского движения их политике, Петр Аршинов был дискредитирован в глазах даже своих бывших единомышленников, отмежевавшихся от него в печати и бойкотировавших его. Кроме того, он находился под пристальным наблюдением французской полиции. Эти обстоятельства вынудили Аршинова в начале 1935 г. подать новое заявление о возвращении в СССР: «При условии разгрома работы на местах мне, проваленному, как во Франции, так и в Испании, ехать теперь в последнюю, на мой взгляд, нецелесообразно. Нужен известный срок времени, чтобы коренное движение в стране оправилось и вошло в силу и чтобы иметь необходимые предпосылки на местах. Столь же нецелесообразно находиться мне во Франции, где сейчас дискредитирован настолько, что, ввиду постоянного надзора за мной, не могу принять ни малейшего участия в работе местного движения. Вот почему я обращаюсь в ЦК ВКП(б) с просьбой дать мне разрешение и возможность приехать в СССР, где я с большим желанием приму участие на одном из фронтов труда, о чем я просил уже ЦК ВКП(б) два года назад, в январе 1933 г. К сказанному выше считаю необходимым добавить, что анархическое руководство всех стран распространяет обо мне слухи, как о „большевистском шпионе“. (…) Позже обо мне в анархической прессе Испании, Болгарии, Франции, Сев[ерной] Америки и др. стран были напечатаны многочисленные статьи, смысл которых сводился к тому, что я являюсь открытым большевистским агентом. Ряд анархистов высказывали мне эту мысль либо лично, либо письменно. Мои противники из анархического лагеря стараются бить меня главным образом этой стороной. Вокруг меня создалась совершенно нетерпимая моральная и политическая атмосфера, при которой никакая плодотворная работа с моей стороны невозможна. Единственный выход из этого нетерпимого и бесполезного для коммунистической пропаганды положения это мой отъезд в СССР, открытый разрыв с анархической средой и открытое присоединение к ВКП(б)».
Отзывы высших советских руководителей по линии Коминтерна ЦК ВКП(б) и ОГПУ о деятельности Аршинова были самые благоприятные. Фактически они характеризуют его как агента советских спецслужб. Так, например, Е.М. Ярославский, в то время член ЦКК и КПК ВКП(б), председатель Всесоюзного общества старых большевиков и ВОПК, 17 августа 1934 г. в письме А.А. Жданову, секретарю ЦК и члену Организационного бюро ЦК ВКП(б), утверждает следующее: «По поводу б[ывшего] анархиста Аршинова считаю необходимым высказать свое мнение, основанное и на отзывах работников ОГПУ и наших коминтерновских т.т., знающих о нем. Он человек безусловно наш. Он это доказал неоднократно выступлениями за границей против анархистов. Те считают его агентом Советского Союза. По сути дела это верно. Но дальнейшее его пребывание в таком положении, в каком он находится, недопустимо. Он форменно голодает, не имея никакой определенной работы. Никто о нем не заботится. Я за то, чтобы разрешить ему вернуться в СССР».
Эту характеристику подтверждает и записка, составленная в ГУГБ при НКВД СССР: «За время своего пребывания во Франции АРШИНОВ подверг коренному пересмотру систему своих политических взглядов, что привело его к разрыву с МАХНО и русской анархической колонией в Париже и переходу на программные и тактические позиции Коминтерна. В 1932 г. АРШИНОВЫМ было послано в ЦК ВКП(б) заявление с ходатайством о разрешении ему въезда в СССР. Вопрос о разрешении ему въезда в СССР был оставлен открытым, и Аршинову было предложено, оставаясь за границей и контактируясь с работниками Коминтерна, вести работу по сплочению симпатизирующих СССР пролетарских элементов в западном анархо-движении, проведении тактики единого фронта и разоблачению содержания антисоветской пропаганды и капитулянтской тактики руководства анарх[ических] союзов. Эта работа проводилась АРШИНОВЫМ в течение последних двух лет».
Ходатайства увенчались успехом. Пропагандистская и агентурная работа Петра Аршинова была достойно вознаграждена. 9 ноября 1934 г. по решению Политбюро ЦК ВКП(б) он получил столь желанное право на въезд в СССР. Вскоре в своей идейной эволюции Аршинов продвинулся еще дальше. В особом обращении к ЦК ВКП(б) (4 января 1935 г.) он окончательно отрекся от анархизма, а в анкете для вступающих во «Всесоюзное общество политкаторжан» (31 января 1935 г.) он указал, что в течение трех лет вел за границей работу «в духе и направлении Коминтерна». Стремясь любыми способами доказать свою лояльность ВКП(б), он попытался, по рекомендации Е. Ярославского, устроиться на работу в лагерную систему на строительстве канала «Москва – Волга», но получил отказ.
Вновь о нем вспомнили на самом высоком уровне осенью 1936 г., во время подготовки советского вмешательства в события Гражданской войны в Испании. Произошло это как раз в тот момент, когда формировалась Барселонская группа военных советников. Так, в записке В.А. Антонова-Овсеенко, генерального консула СССР в Барселоне, поданной на имя Л.М. Кагановича 24 сентября 1936 г., сказано: «Со мною надо б также обсудить вопрос об Аршинове. Я с ним говорил: он мог бы помочь в разговорах с анархами и в инспирировании печати». Тем не менее у нас нет информации о том, что в этот период П. Аршинов был привлечен к работе по сближению испанских анархистов с СССР. Весьма вероятно, к его помощи решили не прибегать вовсе. Ведь Петр Аршинов был уже очень сильно дискредитирован.
Ренегатов ожидал весьма незавидный конец. Некоторые из них были арестованы и осуждены по делу «Анархистского центра» (1938–1939 гг.). Имеющиеся сведения позволяют сделать вывод об амальгамном характере процесса. Руководителем «центра» следствие назначило Аршинова. К делу был привлечен Ярчук. Почти все «участники» «центра» (кроме М.В. Петросовой) давно уже не были анархистами. С. Дыбец и А. Аникст порвали с анархизмом и вступили в РКП(б) еще в 1919 г. К 1938 г. Дыбец занимал пост начальника Главного управления автотракторной промышленности НКТП СССР, Аникст – заместителя председателя Госплана РСФСР. Признания обвиняемых в создании контрреволюционного центра и подготовке террористических актов против руководства СССР ставит под сомнение и факт отказа Аршинова и Ярчука от данных ими на следствии показаний. Последний при этом заявил, что его били и не давали спать 10 дней подряд. Обвинявшаяся по этому же делу Петросова также виновной себя не признала.
Помимо открытых ренегатов, перешедших на позиции большевизма, были и те, кто отошел от участия в анархистском движении и делал карьеру в сфере государственного управления и на хозяйственной работе, сохраняя при этом свои убеждения в духе «советского анархизма». Такой пример показал А.Г. Таратута – участник анархистского движения с 1903 г. Свою позицию он охарактеризовал в автобиографии, написанной им в Верхнеуральском политизоляторе в 1934 г. «По мере того, как в нашей стране утверждается правительство и партия ВКП(б), как единственное социально-политическое направление, организация анархо-синдикалистов „Голос труда“ все дальше и больше разрушается и в конце концов вынуждена ликвидироваться. С этих пор – с 19[2]3 г. – я не состоял ни в какой политической организации. Большая дорога политической жизни у нас в стране занята во всю ширину единым течением государственной партии коммунистов-большевиков. Моя страна – единственная в мире, над которой развевается знамя Великой Октябрьской Революции рабочих и крестьян. В моей стране делаются неимоверные гигантские усилия для создания новых форм высшей человеческой жизни. Во всем остальном мире старые формы жизни отмирают и рушатся. В своей агонии и последних судорогах в своем падении старый мир готов похоронить под собою и нашу страну революции, сжигая ее огнем своих войн и заливая ее потоками нашей крови. В этой борьбе двух миров мое место мне указано всем моим прошлым, всей своей жизнью! На данном историческом этапе анархизм отстранен у нас в стране с большой политической дороги. Оставаясь анархистом по своим убеждениям, я стал в стороне, не противоборствуя. Свои силы, знания и опыт я отдавал исключительно на фронте нашего экономического строительства. С неослабным и живейшим интересом слежу за ростом моей страны и за назревающей революцией за пределами ея, всегда готовый стать на защиту Великого Октября при первой угрозе, откуда бы она ни явилась», – писал он. Таким образом, Таратута открыто указывает, что отошел от участия в анархистском движении, поскольку легальная деятельность анархистов стала в СССР невозможной и опасной. Поэтому он решил переждать ситуацию, оставаясь сторонником сотрудничества анархистов с большевиками. На момент ареста 14 декабря 1934 г. он работал в тресте «Союзконсервмолоко» Наркомата пищевой промышленности, занимая должности агронома-индустриализатора и агронома по обеспечению сырьевой базы действующих и строящихся заводов сгущенного и сухого молока. Эту позицию подтверждает в своих воспоминаниях и дочь Александра Таратуты, Евгения Таратута. Фактически она показывает, что ее отец, пытаясь в первые годы жизни проводить элементы самоуправления в своей работе, затем просто придерживался принципа неучастия в советском официозе, который считал противоречащим своим убеждениям: «С 1918 года мы жили в Москве, и в Черкизове он организовал ферму, в которой были и полеводство и животноводство, кролиководство, пасека и огороды. Прежде всего была построена электростанция и организована школа для рабочих. Ферму он назвал „Бодрое детство“, и все ее продукты шли на содержание ближайшего детского дома для беспризорников. Папа был управляющим фермой, но все решения принимались совместно с рабочкомом, избранным самими рабочими. Об этой ферме писали, к нам привозили иностранные делегации. Через пять лет отца оттуда уволили, так как он не давал продуктов фермы чиновникам Благуше-Лефортовского райсовета, в ведении которого находилась ферма. Многие папины товарищи, бывшие последователями Кропоткина, вступили в партию большевиков, другие эмигрировали, третьи уже были арестованы, но папа даже не вступил в Общество бывших политкаторжан, где необходимо было подписывать разные коллективные обращения, с которыми он был не согласен. […] Бывала молодежь, друзья его старшего сына от первой жены, который родился в 1904 году, иногда жил у нас, иногда странствовал. Молодежь жадно расспрашивала папу о его жизни, о его впечатлениях о современной жизни. Помню их переживания от папиных рассказов о голоде на Украине в начале 30-х годов, когда он бывал в целиком вымерших деревнях, где некому было хоронить покойников».
