Мысленные образы, заставившие Доминика пробудиться, ни на мгновение не покидали его, маяча на задворках сознания, настойчиво его преследуя. Та разгневанная, яростная толпа, залитая кровью улица, а потом и кровавая река в Сомюре. Семья, принявшая смерть от гильотины на его глазах, священник, умерший на его руках… Нравственность Доминика умерла давным-давно, возможно вместе с Надин. Секс был развлечением, спасением, потому что смерть казалась единственным элементом уверенности в его жизни.
Уже завтра кто-то из политических противников мог убить его.
Уже завтра разгневанная толпа могла вытащить Доминика из этого дома и забить его камнями до смерти, либо с тем же успехом его, закованного в цепи, могли вести мимо одобрительно кричащего скопища людей к гильотине.
Женщина слегка улыбнулась и положила прохладную ткань на лоб Доминика. Он вздрогнул, удивив как ее, так и самого себя. А потом схватил ее за запястье:
– Qui êtes vous?
«Кто вы?» – машинально перевел ее вопрос Доминик.
Женщина говорила с ним по-французски, поэтому он решил отвечать ей на том же языке. До тех пор, пока он не узнает, где находится сам и кем является эта незнакомка – а заодно и поймет, насколько безопасно раскрывать свою личность, – он будет просто следовать ее примеру.
У женщины перехватило дыхание от неожиданности и волнения.
– Месье, вы пришли в себя! Я так рада!
Доминик не выпустил ее запястье. Вместо этого он притянул ее ближе к себе, вниз, ощущая, как сердце отчаянно колотится от страха. Он ненавидел этот информационный вакуум; он должен был узнать, кто эта женщина и где он очутился.
– Кто вы? Где я?
Женщина, казалось, замерла, теперь их лица разделяли считаные дюймы.
– Я – Джулианна Грейстоун, месье. Я заботилась о вас. Вы находитесь в моем фамильном доме, и здесь вы – в полной безопасности.
Доминик внимательно смотрел на нее, не позволяя себе расслабиться. Тот факт, что женщина упомянула о безопасности, означал: она что-то знает о его деятельности. Иначе с чего ей предполагать, что ему может грозить нечто страшное? И от кого, по ее мнению, он может ожидать этой угрозы? От якобинцев? Или от кого-то конкретного – вроде того наемного убийцы из Нанта?
А вдруг она считает, что опасность исходит от его собственных союзников? Может быть, она считает его французом, который может пострадать от рук англичан?
Где находится ее фамильный дом: в Англии – или во Франции? И почему она по-прежнему говорит с ним на французском языке?
Женщина судорожно облизнула губы и хрипло прошептала:
– Вы чувствуете себя лучше? Жар спал, но вы остаетесь таким бледным, месье.
Доминик боролся с внезапно накрывшей его волной головокружения. Боже, каким же слабым он был! Несчастный наконец-то выпустил запястье женщины. Но нисколько не раскаялся в том, что напугал ее. Он хотел заставить ее нервничать, суетиться – так ею можно было с легкостью манипулировать.
– Я ощущаю боль, мадемуазель. Спина ноет, но – да, мне лучше.
– Вам выстрелили в спину, месье. Рана оказалась довольно серьезной, – тихо отозвалась она. – Вам было очень плохо. Мы боялись за вашу жизнь.
– «Мы»?
– Моя сестра, мои братья и я.
«Значит, в доме есть мужчины», – пронеслось в голове Доминика.
– И вы все заботились обо мне?
– Братьев сейчас нет дома. Главным образом за вами ухаживала я, месье, хотя и моя сестра, Амелия, помогала, когда не была занята заботами о маме.
Ее щеки зарделись еще сильнее.
Выходит, он один в компании трех женщин.
Доминик испытал облегчение, но лишь незначительное. Разумеется, он должен использовать эту ситуацию в своих интересах. Даже в таком, донельзя ослабленном состоянии он обязательно найдет какое-нибудь оружие, и три женщины не смогут противостоять ему – они не должны стоять у него на пути, ведь речь идет о его выживании.
– В таком случае, мадемуазель, я, по-видимому, целиком и полностью у вас в долгу.
Поразительно, но она в который раз покраснела и вскочила.
– Пустяки, месье.
Доминик изучающе посмотрел на нее. «А она весьма восприимчива к обольщению», – подумал он. И мягко спросил:
– Вы боитесь меня, мадемуазель?
Она выглядела всерьез взволнованной, но поспешила заверить:
– Нет! Конечно нет!
– Хорошо. В конце концов, бояться совершенно нечего.
Доминик медленно расплылся в улыбке. Недавно они целовались. А перед этим она наверняка раздевала его. Возможно, именно поэтому так нервничала?
Женщина прикусила губу.
– Вы так страдали, прошли через такие мучения! Теперь я ощущаю колоссальное облегчение оттого, что с вами все в порядке.
Интересно, много ли она знает о нем?
– Да, так и есть, мне уже намного лучше.
Доминик хранил спокойствие. Блеснула надежда, что она продолжит говорить и поведает, как же он оказался в этом доме, что произошло с ним после выстрела в Нанте.
Но она замолчала, и пристальный взгляд ее серых глаз не дрогнул ни на мгновение.
Доминик понял, что она вряд ли просветит его; в такой ситуации оставалось лишь попытаться ее разговорить.
– Мне очень жаль, что я расстроил вас. Слуги, несомненно, помогают, выполняя ваши поручения?
Она помедлила немного перед тем, как ответить:
– У нас нет слуг, месье. Только мальчик, конюх, но он приезжает к нам каждый день всего на несколько часов.
Услышанное принесло Доминику еще большее облегчение, но он по-прежнему был настороже.
– Почему вы так странно на меня смотрите? – хрипло вырвалось у женщины.
Доминик бросил взгляд на кисти ее рук, которые она так сильно сжимала на фоне своих белых муслиновых юбок. На пальцах не красовалось ни обручального кольца, ни кольца с бриллиантом – у нее не было вообще никаких украшений.
– Вы спасли мне жизнь, мадемуазель, так что теперь мне любопытно узнать о вас.
Ее изящные руки взлетели вверх. Она скрестила их на груди, будто защищаясь – или просто нервничая.
– Вы были в беде. Как же я могла не помочь? – заметила спасительница и, помолчав, добавила: – Вы не назвали мне свое имя.
Ложь сорвалась с его уст так же естественно, как дыхание.
– Шарль Морис. Я навечно у вас в долгу.
Женщина наконец-то улыбнулась ему.
– Вы ровным счетом ничего мне не должны, – твердо произнесла она и замялась. – Вы, должно быть, голодны. Я скоро вернусь.
Как только звук ее шагов постепенно смолк в коридоре, Доминик резко уселся на кровати и, отбросив укрывавшие его простыни, попытался встать. Боль тут же пронзила спину и грудь. Он застыл на месте, не в силах сдержать мучительный стон.
