Фаина сказала, что пойдет к Михайлинскому в дом и будет там жить как Любочка для научного чуда и старухи матери.
* * *
Михайлинский жил в каменном доме на три этажа.
Жил Михайлинский на втором этаже в квартире на шесть комнат с уборной, ванной и всем на свете.
Старую мать Михайлинского звали Елена Михайловна. На лицо и тем более на глаза Елена Михайловна была похожая на Надежду Константиновну Крупскую, близкого друга нашего Ильича. Еще у Елены Михайловны на горле всегда держалась брошка, похожая на брошку, которая всегда держалась на горле у Надежды Константиновны Крупской. Хоть из науки уже давно известно, что не все на свете надо сравнивать и равнять.
Фаине сразу дали хорошую комнату на два окна с потолком.
Фаина как зашла, так зачем-то посмотрела на потолок. Если б этот потолок случился у Фаины еще до пули, тогда б Фаина посмотрела на потолок и увидела, что там расселись зайчик с попугайчиком и тихонечко сидят себе, ручки на коленках. А так — Фаина посмотрела — и ничего, тем более никаких ручек.
Посередине потолка рос головой наоборот каменный цветок. А из каменного цветка на чистом электричестве рос зеленый абажур.
На полу стояла кровать, тумбочка с куклой в пышной юбке, большой шкаф с одежкой по фаинскому росту и прочему.
Фаина села на кровать и засидела себе.
И вот к Фаине пришла Елена Михайловна и плакучим голосом позвала Любочку пить чай.
Фаина спросила, или будет в чае чистое сливочное масло.
Елена Михайловна сказала, что будет.
* * *
Михайлинский дома был редко, а Елена Михайловна из дома почти что не выходила.
Елена Михайловна читала книжки. Когда Елена Михайловна не читала, тогда плакала толстыми, вроде узлы на веревке, слезами и звала Любочку.
Фаина приходила и садилась сбоку от Елены Михайловны или на диванчике, или на стульчике, или на скамеечке и тихонечко сидела, ручки на коленках.
Елена Михайловна никогда не плакала на весь свой рост, а только когда сидела.
Фаина хотела сказать Елене Михайловне, что всем слезам больше нравится литься из человека сверху на низ по прямой веревочке. Что если человек берет и плачет на весь рост, тогда слезы нигде на свете не поломаются.
Фаина подумала, а не сказала.
* * *
И вот в один день Михайлинского не было дома, а Елена Михайловна пока что читала книжку.
Прислуга Василина послалась куда-то зачем-то, а прислуга Зинаида послалась в другое место по другому случаю.
Фаина получилась без присмотра, хоть и раньше за Фаиной никто не смотрел, а только считалось, что Фаина сама по себе не выходит из своей комнаты.
Раньше Фаина уже видела двери от всех комнат, тем более от своей. А тут Фаине зачем-то захотелось хорошо потрогать все на свете двери своими руками и хорошо потрогать все на свете ручки. И от кухни потрогать, и от кладовок, и от уборной, и от ванной потрогать тоже.
Фаина взяла и пошла хорошо трогать.
Двери у комнат, у кухни, у ванной с уборной были сильно похожие друг на друга. Двери были из дерева и расходились ровно на две половинки. По цвету двери были белые, как бумага. А двери у кладовок были серые, на одну половинку и никуда не расходились.
Ручки у дверей были одинаковые по гладкости и по фасону.
Когда все двери с ручками потрогались и обошлись, Фаина увидела в своей голове сломанный утюжок без ручки. Потом Фаина увидела в своей голове ручку от поломанного утюжка без ручки.
Потом Фаина увидела в своей голове дверь, которая разошлась до того, что начала плавать рыбкой по полу елочкой.
Потом в голове у Фаины вся белость закрасилась канарейским цветом и завыла разным воем.
Фаина захотела спрятаться за всеми на свете дверями, пока они не сплыли.
Для начала Фаина сильно толкнула одну дверь. Дверь была толстая, а слабенькая, и не толкнула Фаину обратно, а пустила в себя.
Комната после двери была большая, со всем большим — полом, потолком, окошком, креслом, столом для бумажек, шкафами, книжками и с прочим большим.
Фаина вытащила из шкафа большую книжку.
В книжке было много картинок под тонюсенькой, почти что прозрачной бумажкой.
Картинки шли на всю ширину и высоту. И на всю ширину и высоту шли разрезанные животы человека со всеми на свете кишками.
Были картинки и с головами, и с прочим тоже. Но по таким картинкам Фаина не хотела водить своими глазами со своими руками. Глаза с руками у Фаины водились только по кишкам, которые уложились на картинках крючочками и петельками.
Фаина зачем-то захотела сказать «Оп!».
А у Фаины «Оп!» не сказалось, потому что язык у Фаины взял и завязался нитяным узелочком, похожим на другой такой же, который с самой пули уже жил в фаинском горле.
Фаина хотела развязать нитяной узелочек на языке, а не развязала.
* * *
Раз в неделю к Михайлинскому в квартиру вечером часов в восемь приходило человек десять людей — и мужчины, и женщины.
Когда люди приходили, Елена Михайловна просила Любочку не беспокоиться и сидеть себе в Любочкиной комнате ручки на коленках.
Фаина и не беспокоилась, и сидела себе минуточек пять, а потом шла к комнате, куда сходились приходящие, хорошо слушала и хорошо смотрела в ключную щелочку.
Приходящие люди были по годам сильно разные.
Михайлинский выступал с докладом, люди слушали и потом спрашивали кто про что.
Сначала Фаина слушала Михайлинского, а ничего не понимала.
Потом Фаина слушала Михайлинского и начала не понимать уже другое.
Михайлинский язык был сильно трудный, хоть там слышались и хорошо понятные слова.
Каждый раз Михайлинский после доклада рассказывал людям, что работа у Михайлинского идет туго и еще туже, и прочее.
* * *
А через неделю, если считать от двери-рыбкой, Михайлинский сказал, что раньше следующей Пасхи работа у Михайлинского никак не получится.
Из приходящих людей приходила одна женщина, по годам не молодая, а и не старая. Эта женщина до того запереживала от михайлинских слов про следующую Пасху, что встала со своего стула и вышла за дверь вроде тихонечко отдохнуть от переживания.
Женщина вышла и увидела возле самой двери Фаину.
Женщина спросила, или девушка сама по себе прислуга, и если прислуга, так пускай скоренько посадит женщину на диванчик и принесет горячий чай с сахаром и прочим.
Фаина сказала, что сама по себе не прислуга, а все ж таки посадит женщину на диванчик и прочее.
