И вот Петр привел Фаину на станцию. Интересно, что Петр привел Фаину не туда, где горели фонари и совались люди с чемоданами и прочим, а на дальние пути без всего на свете.
Фаина спросила у Петра, где же поезд ехать к Карилопсису.
Петр остановился и показал Фаине рукой, где же.
Поезд по показанию Петра получился впереди шагов на двадцать.
Фаина со всех своих двух глаз начала смотреть, где же. Никакого поезда там же не было.
Фаина подумала, что, может, там же — это совсем не там, где же.
Фаина спросила про это у Петра.
Петр сказал, что такое у поездов случается. Когда он служил ямщиком на поезде, такое случилось тринадцать раз.
Еще Петр сказал, что пойдет посмотрит.
Петр пошел вперед шагов на пять, а потом повернулся и выстрелил в Фаину из «бульдога».
Фаина успела увидеть неизвестную себе собачку и даже вспомнить про Герасимука на веревочке. А собачая пуля уже залетела в фаинский разрез между грудями.
Фаина закричала на весь свой рот и даже на больше.
Через одну секундочку рот у Фаины стал на свое место, а фаинский разрез со всем на свете фаинским тихонечко лег себе на железном пути.
Петр пошел к Фаине, чтоб оттащить Фаину с железных путей, тихонечко вытащить из руки ридикюльчик и положить туда интересное для царизма, написанное петровской рукой вроде под руку безродной боевички. А интересное лежало у Петра на голове под картузом.
И вот Петр подошел к Фаине, потрогал, или бьется у Фаины везде на свете пульс.
Пульс нигде на свете у Фаины не бился.
Петр начал тащить Фаину.
Фаина не тащилась.
Петр для хорошего упора уперся одной своей ногой, куда уперся, и опять начал тащить Фаину.
Фаина тихонечко потащилась и стащилась со всех на свете путей.
Петровская упорная нога на радостях захотела переступить на новое место.
Одна нога захотела, а сама другую ногу не предупредила.
И до чего же ноги играют человеком!
Людям не дано знать, когда придется упасть. А падает человек, когда у человека сразу две ноги получаются в воздухе. Первая нога берет и подымается в воздух, хоть и чуточку. А вторая нога всегда надеется на первую ногу и потому хорошо не следит за первой и тоже подымается в воздух.
Другой бы, раз такое дело, полетел, как птица. Петр был не птица и не полетел, а упал на землю. Тем более Петр упал своей головой в картузе с интересной для царизма бумажкой на железный путь, который шел с фаинским путем крест-накрест, хоть и наскоски.
Петровская голова в картузе с интересной для царизма бумажкой треснула тоже наскоски и дала звук, как трескается маца, когда мацу берут на разлом.
И кровь потекла из-под петровского картуза с интересной для царизма бумажкой, и мухи вылетели из интересной для царизма бумажки и полетели себе куда-то тоже наскоски.
А из Фаины кровь текла пряменько по ниточке, как нарисованная черным карандашиком по черному праху.
* * *
И вот Фаина получилась вся на свете оттащенная с железного пути, а Петр получился наоборот, хоть и только головой. Паровоз такую разницу не понял и переехал петровскую голову в картузе с пустой бумажкой. Второй паровоз ехал уже по хорошо накатанной дорожке, потому деться второму паровозу было некуда.
Остались на петровском железном пути красные мелко посéченные волосиночки, как ниточки с распоротого фаинскими руками салопчика из сильно облезлой бархатной материи.
* * *
Сначала Фаина хотела открыть глаза, а глаза никак не открывались.
Потом Фаина хотела открыть рот, а рот никак не открывался.
Фаина хотела открыть уши, а уши тоже никак не открывались.
И руки не открывались, и ноги, и все на свете у Фаины не открывалось.
Фаина подумала и перестала хотеть открывать у себя хоть что.
Еще Фаина подумала, что можно жить и не открываючись, что так будет даже хорошо и лучше.
* * *
А через час у Фаины открылись уши и ушам услышалось.
Один мужчина тихонечко говорил мухам, что мужчина от мух уже сильно страдал, что мужчина бы еще от мух пострадал, если б одна муха взяла и согрела душу мужчины хоть чем. А потом мужчина начал жалостливо проситься, что мииииилая, ты ж уже услышь меня…
Фаина подумала, что как же это мужчина не понимает про уши, которые у мух никогда не открываются, и зря трудит себе горло.
Потом фаинские уши опять закрылись, а глаза, наоборот, открылись.
Глазам Фаины увиделся свет.
Потом Фаине увиделось, что она вся на свете голая и лежит на столе, как лежал Новиков и Елизавета, хоть и не в гробу. Тем более Новиков с Елизаветой лежали себе одетые.
Еще увиделось, что на страдательном мужчине сидит сильно длинный серый халат. На спине у халата держатся завязанные одна с другой четыре тонюсенькие ручечки — на самой шее и на самой середине спины. На голове у мужчины сидит докторская шапочка. Шапочка свесила свои завязанные беленькие коротенькие ножки на самую шею мужчины.
Мужчина скакал туда-сюда, потому все у мужчины получилось наружу, тем более черная сильно соленая борода и очечки в железных кружочках.
Из-за халата, бороды и скакания Фаине увиделось, что мужчина сильно похожий на бородатую женщину из цирка, которая «последнее представление в Одессе, следующее в Париже».
И вот мужчина подошел и протянул свою руку с длинным блескучим пальцем к фаинскому разрезу между грудями.
Тут у Фаины открылся правый палец и схватился за блескучесть. Из фаинского пальца потекла кровь.
Кровь потекла и открыла у Фаины все на свете.
* * *
Доктора звали профессор Михайлинский.
Михайлинский был хороший профессор, учил студентов знанию, а больных учил, как по силе возможности выздороветь. Еще Михайлинский учил, что движение — это жизнь, и каждую свою свободную минуточку не стоял на одном месте. Еще Михайлинский учил кровь, как правильно переливаться туда-сюда. Люди уже давно знали, что кровь людская — не водица. Михайлинский тоже знал такое, но никак не мог остановиться и потому лил.
Когда Фаина стащилась с пути, Михайлинский начал подъезжать к станции как раз с сильно задней стороны.
Михайлинский ехал на извозчике без верха. И на повороте у Михайлинского слетела шляпа. Шляпа у Михайлинского была черная, из материи фетр, а по фасону вроде тарелка с борщом на хороший черпак, хоть и надетая наоборот.
Михайлинский сказал извозчику, что надо остановиться и поискать борщ.
