У Пилипейки из чтения было только божественное. Фаина про такое читать побоялась — в одной книжке из-за воды, а в другой книжке — из-за мух, про которых там не написано.
И вот Фаина ходила по своему грибу и нудилась, пока не споткнулась на одну ногу возле коморки в коридорчике.
У коморки имелась незакрытая дверка, а пальчика на дверке не имелось. Если б пальчик имелся, Фаина б закрыла дверку на пальчик и пошла нудиться дальше, куда глаза смотрят. А так Фаина открыла дверцу, ступила вперед и споткнулась другой ногой об занозный угол.
Это был ящик с книжками для фаинской учебы, Елизаветиными книжками и прочим.
Фаина подумала, что плохо нарисовала, и потому ящик не вытащился из памяти, а засунулся в уголочек, который в отместку споткнул другую фаинскую ногу.
И вот Фаина оставила свои прошлые знания в ящике, а все другое перебрала по одному и сложила себе под кровать.
При царизме считалось, что в самом начале должно лежать слово, потому Фаина в самый низ положила книжки без картинок — и дальше сложила все тоже по порядку.
На самом верху получились разные платья мод и разные причесанные головы женщин. Картинки были нарисованы красиво, но сильно плохо. Фаина умела сделать лучше и сразу делала по десять голов в платьях на одной бумажке, даже сахарную голову нарисовала в горбатых прическах.
Потом пошли журналы, где было больше слов, чем в платьях и прическах. Но все-таки и там рисовалось. Такого хватило на месяц, потому что сначала Фаина читала все слова, а потом рисовала все рисунки.
Журналы Фаина сложила по порядку циферок — снизу наверх. И нанизу получились «Нивы» за 1894 год.
При царизме в «Ниве» отображалось все на свете. А про рабочую жизнь «Нива» молчала.
«Нива» в свое время отобразила и пароход «Владимир»: пароход падает на самое дно, люди тоже — кто тонет, кто цепляется за воду или за то, что не тонет. А кто утонул, тот и не виноват, тем более что таких не видно.
На бумаге Фаине показалось страшно, но не сильно. Журнал люди специально придумали делать так, чтоб написанное и нарисованное закрывалось друг на друга. Оно сильно перемешивалось между собой, и вроде ничего. Главное — опять не открывать. Тем более если человек один раз открыл, ему уже хватит.
Фаина была человек, но ей не хватило.
Фаина взяла и повесила картинку у себя над самой кроватью.
Когда на Фаину находило, Фаина рассматривала каждый уголочек. И каждую срединку того, что на картинке происходило, Фаина рассматривала тоже. Фаина выучила по виду женщину, мужчину, ребеночка, еще женщину, еще мужчину, еще ребеночка, еще женщину, еще женщину, еще женщину…
Фаина с самого начала занадеялась узнать на картинке мать и себя тоже. Но такое никак не узнавалось.
На картинке была дверь, которая плавала без никого на себе. Сначала Фаина задумала застать дверь врасплох и для этого зажигала ночью свечку. Но дверь плавала пустая и ночью, без матери и без Фаины.
Почему без матери, Фаина хорошо понимала — потому что мать уже упала с двери.
А почему без Фаины, у Фаины в голове никак не понималось.
Фаина задумала перерисовать картинку по-своему, а потом с бумажкой завить веревочкой и затолкать вместе с морем в сарайную щель.
Но потом Фаина передумала, потому что море не уместится даже в сарайную щель, а дверь с дверью всегда сговорятся, и будет у одной щели две двери.
Фаина решила, что будет отпивать от картинки по глоточку моря, а потом посмотрит.
* * *
Интересно, что на картинку Фаина смотрела и отпивала, пока не начала читать книжку поэта Пушкина, который после 17-го года пошел к пролетариату, а при царизме ходил вокруг царя.
При царизме Пушкин сочинил хороший стих про голого мужчину-утопленника. Пушкин сочинил, что у этого мужчины с бороды на все на свете стороны текла вода, а глаза у мужчины никак не закрывались, хоть ты им что. И еще Пушкин сочинил, что все на свете у мужчины страшно занемело, а руки взяли и опустились в самый низ мужчины, а черные раки взяли и впились во все на свете распухнувшее тело мужчины.
Фаина передумала отпивать от картинки. Сначала из-за того, что мужчина-утопленник лежал в воде голый, даже без парчового халата. А потом еще раз передумала, потому что вдруг этот голый мужчина и есть муж матери и отец Фаины. Мужчина утонул давно, при царе Николае Первом Палкине, лежал и ожидал, пока его жена тоже утонет. А ожидаючи, мужчина с тоски распухнул и поддался черным ракам. Фаина подумала, что ни за что не лишит мать и отца стакана воды перед смертью.
И вот Фаина дошла в ящике до книжек без всяких картинок.
Фаина никогда не читала книжек, в которых ничему не училось, а просто жизненно рассказывалось.
Получилось, что Фаина из книжек заузнавала многое интересное из жизни людей. И до того заузнавала, что забыла про все, что еще не успела вытащить из своей памяти и засунуть во все на свете щели мира.
* * *
И вот для всех людей настал 1901 год.
Серковский жил себе с Верочкой и почти что целыми днями наслаждался.
А Верочка жила себе с Серковским и наслаждалась не целыми днями.
Почти что все время на Верочку находило. Тогда Верочка сильно задумывалась, где бы развеяться от Серковского в ожидании своего законного брака.
Верочка не сильно умела развеиваться, а только «так» и «по-другому». «Так» — это когда женщина сначала подлизывается к мужчине, а потом вьет из подлизанного мужчины веревки. А «по-другому» — это когда женщина у веревки выманивает деньги и идет тратить по всяким магазинам.
Серковский хотел в Киеве пойти работать по своей специальности адвоката.
Серковского знала вся Одесса, а весь Киев Серковского не знал и вроде не сильно собирался. Потому Серковский больше говорил со своим портфелем на замочке и даром, чем с судом и за деньги.
Серковский походил себе, походил, подбил копеечку и прочее и сильно задумался.
До женитьбы на Фаине Серковскому остался один год, а до денег — осталось еще о-го-го сколько. Тем более при царизме некоторые люди не доживали до наступления денег. При советской власти деньги для людей уже ничего не значат, потому люди не доживают до наступления коммунизма. Коммунизм есть коммунизм.
Серковский из своего опыта как человека знал, что два раза от одинакового не прилипает. Хоть подряд, хоть не подряд, а в разбивку. Потому Серковский подумал не про Баранидзе-племянника, а про Абовица.
Разошлись Серковский с Абовицем почти что хорошо. Тем более и один, и другой уже давно поставили другой одному правильную цену.
И вот Серковский написал Абовицу письмо и спросил, или Абовицу ничего в жизни не давит, потому что Серковскому сильно давит. И не мог бы Абовиц облегчить Серковского ради прошлой жизни и совместных трудов для наук.
