Плевать надо было обязательно, а крестить можно было и не надо. Фаина видела, что когда работник Филипп заделывал щели от мышей, обязательно плевал туда. Это не сильно помогало, и пол опять щелился, потому Фаина для крепости и добавила три креста.
Потом Фаина спросила у памяти, как там у памяти.
Память сказала Фаине, что хорошо, что уже немножечко запустело и завеяло свежим воздухом.
Фаина сильно обрадовалась.
Потом пришла Галина и рукой показала, что пора идти гулять в саду.
На следующее утро Фаина полезла посмотреть щель.
А щели не было.
Фаина захотела вспомнить, зачем ей бывшая щель, и не вспомнила ни про что, тем более про утюжок с орехами.
Через время Фаина еще сколько-то вытащила из своей памяти.
Через другое время — сколько-то еще.
* * *
И вот когда Серковский сказал Фаине про Киев, Фаина сразу спросила, на чем туда ехать. Серковский сказал, что на скорейшем поезде ехать три дня.
Фаина подумала и приготовилась.
Вытащила из памяти водолечебницу, Серковского в блестящем халате и носатые туфли Серковского.
Фаина спросила память, или она помнит про то, как Серковский заливал в Фаину, потому что сама Фаина не помнила.
Память сказала Фаине, что помнит вкусный компот и мечтает опять его пережить, а больше ничего у памяти про заливку нету.
Тогда Фаина остановилась в рисовании на бумажках, свернула водолечебницу и все другое, как уже сворачивала раньше, и начала ждать часа.
Интересно, что всякую Елизавету Фаина из памяти не вытащила, а попросила положить где-нибудь сбоку главной дороги.
Серковский отправил Верочку 20 марта в желтом вагоне, а сам с Фаиной поехал 22-го в синем вагоне. Галина тоже ехала, только в зеленом вагоне.
Раньше Фаина не видела живой поезд, а тут увидела. Поезд Фаине понравился, тем более поезд ходил почти что по земле, а не по воде.
Фаина зажала у себя в кулаке бумажные веревочки и, когда поднималась по железной лестничке в вагон, кинула веревочки в самую середку черного просвета под ногами. Потом Фаина скоренько плюнула себе под ноги ровно три раза и ровно три раза перекрестила место, а потом уже ступила ногами дальше.
Ехать в поезде Фаине понравилось не сильно, потому что качало, как на пароходе, и лязгало ножницами по самим ушам с заходом в голову.
* * *
И вот поезд приехал в Киев.
Серковская квартира была на втором этаже дома в четыре этажа. В квартире было пять комнат, кухня и все, что при царизме положено буржуям.
Фаина как ступила в коридор, так сразу выпустила зайчика с попугайчиком посмотреть по углам, и сама пошла за ними.
Пока Фаина гуляла по всем на свете углам, Серковский приказывал, что куда из чемоданов, ящиков и другого всякого прочего.
Через сколько-то времени Серковский позвал Фаину и сказал, что Фаина с Галиной сейчас поедут дальше, к хорошей женщине Пилипейко.
Фаина взяла и услышала Пилипейко как Пилипейка, потому что как канарейка и тоже красиво.
И вот Фаина зажила у Пилипейки.
Дом у Пилипейки был как толстый деревянный гриб с приростком тоже из гриба, только сухого. Толстый был как грязный белый гриб, а приросток — как гриб опенок.
Фаине выделили комнату в опенке. Опенок как раз красился под цвет толстого гриба — под мокрую глину. Фаина знала такой цвет, потому что Боровикова-Лесовская учила вылепливать и обжигать горшки и людей.
В комнате у Фаины имелись кровать, шкаф, комод, два стула и круглый стол на одной ноге. На этой ноге в разные стороны света шли три пальца. И окно имелось, и потолок с лампой — тоже на одной ноге, только без никаких пальцев, а с наростом, вроде на боку у больного дерева. Эта нога шла ни в какую ни в сторону, а непонятно куда, хоть и наверх.
Фаина распределила зайчика с попугайчиком на потолке. Потом Фаина пошла из комнаты искать Галину, чтоб принести что есть в свой шкаф с комодом и разложить по всем на свете новым местам.
Пилипейка стояла за дверью и подхватила Фаину под ручку.
Пилипейка заговорила, но Фаина не сильно понимала пилипейские слова.
Пилипейка говорила не по-канарейски, а даже еще непонятней.
На всякий случай Фаина все время говорила «спасибо» и делала наклоны вперед, вроде на физкультуре у Елизаветы. На ходу делать наклоны было неудобно, но Фаина сильно старалась.
Пилипейка провела Фаину по дому, поразводила по всем на свете сторонам свободной рукой, показала, где что для чего.
Из всего Фаина ясно увидела только то, что никакой музыки в доме нету. Ни рояля, ни даже граммофона, и уборная была на улице.
Когда Пилипейка замолкла, Фаина спросила, где Галина.
Пилипейка понимала человеческий язык и поняла, что хотела узнать Фаина.
Пилипейка сказала сильно похоже на фаинский язык:
— На вулыци.
Фаина попросилась выйти за Галиной и дыхнуть два глотка.
Пилипейка сказала:
— Ага. Тилькы одягныся.
Фаина подумала, что теперь будет знать не только французский с немецким и канарейским, а еще и пилипейский язык.
На улице было не сильно холодно, хоть и сильно холодней, чем в Одессе. На земле лежало много грязи и самая чуточка снега.
Галина стояла возле стены и смотрела на покраску.
Покраску вел мужчина.
Сначала Фаина не увидела мужчину в лицо, но сразу поняла, что это не грек.
Фаина захотела спросить у Пилипейки, или в Киеве живут греки.
Тут мужчина повернулся лицом и всей своей фигурой в сторону Галины, положил кисточку на ведро с краской, потом интересно замотал руками и замычал. Точно так же замотала руками и замычала Галина, только с отложкой на сколько-то.
Мужчина был немой и глухой тоже.
Фаина посмотрела на Пилипейку.
Пилипейка сказала:
— Нэ бийся. Цэ Гэрасымук. Вин добрый и всэ розумие.
Потом Пилипейка спросила, вроде сама была слепая и ничего не увидела своими глазами:
— А Галына ваша така ж?
Фаина сказала, что Галина да, что Галина такая же и что Галина тоже все человеческое понимает.
Пилипейка тяжко вздохнула на весь свой нос.
* * *
И вот все взяло и разложилось, и Фаина зажила на своем новом месте.
К месту Фаина приладилась почти что скоренько, хоть место получилось совсем другое, чем новиковский дом. Фаине все по-другому ударяло по ногам и бокам, все пахло по-другому.
