Фаина каждую ночь просила горб Елизаветы для удобства и спокойствия горба прилечь целиком посередине, на живот Фаины.
Горб сердечно благодарил Фаину и не ложился, а еще теснее умащивался там и там под самые ребра Фаины и начинал болеть до самых фаинских печенок.
Утром после горбатых снов у Фаины было горько во рту по самые зубы.
Фаина заедала горькое от горба сладким, которое от леденцов.
А не заедалось.
Еще Фаина сильно переживала, что вечером надо было спускаться на еду в столовую комнату, что надо было пить какао, а не компот без понятия.
Фаина начала сильно скучать по беспонятию, которое с компотом заливалось через рот в самую голову и завивалось в голове веревочкой до наиблестящих блесток.
От всего этого Фаина решила больше не обижаться на саму себя, а обижаться на Елизавету с Серковским за напрасные обманы надежды со всех на свете боков.
Фаина уже не тянулась ни к лицу Елизаветы, ни к горбу, ни тем более к Серковскому с носом.
Тянулась теперь Фаина только к Корилопсису. Тем более у Корилопсиса не было никакого на свете горба, а нос с усами был.
А так — все в доме жили хорошо.
* * *
Еще когда Елизавета нанимала Фаине учителей, она не наняла учителя по рисованию всего на свете.
Елизавета сама начала учить Фаину рисовать то и это.
Елизавета умела рисовать чашку и ромашку. А все на свете другое то и это Елизавета рисовать не умела.
Фаина научилась чашке с ромашкой, потому рисование взяло и закончилось через две недели.
* * *
С той чашки и ромашки прошло четыре года и получилось такое.
Летом Елизавета выпускала Фаину без никого гулять в сад за домом. В саду был забор, чтоб сад без никого не ушел на улицу.
В саду росла трава. Эта трава сама по себе ходила туда-обратно через маленькие неровные дырки в заборе возле земли. Фаина взяла хороший пример с травы и давно уже расколупала между досками дырку, чтоб тоже ходить туда-обратно, хоть и одними глазами.
Улица за новиковским забором была небольшая, но с хорошим видом впереди. Как раз можно было смотреть на бок моста без воды.
По мосту ходили и ездили туда-обратно. Под животом у моста были ровные большие дырки. Через них тоже ходили и ездили.
Еще мост имел лестницы. Но про лестницы Фаина не думала и на лестницы не смотрела. Лестницы Фаине надоели дома, потому что Елизавета давала физкультуру на подъем и спуск. Такое туда-обратно Фаине сильно не нравилось.
У моста на лестнице люди в полный рост виделись туда и виделись обратно. А когда люди ходили через дырки, у людей все на свете виделось по-другому.
У Фаины к мосту было одно дело.
Елизавета водила Фаину по мосту в церковь попа Никодима за мостом.
Фаина уже давно увидела, что мост был не просто каменный, а с ракушками. Фаина заметила место с хорошей ракушкой и всегда гладила по дороге туда. Фаина сначала вроде невзначай слюнила палец, а потом трогала колкое место. Фаина нарочно делали слюни сильно мокрые, чтоб сухая ракушка вспомнила про дно в воде и про мать на дне тоже вспомнила.
Фаина не понимала, что ракушке про воду вспомнить дано, а про фаинскую мать ни за что на свете не дано. По науке выходило, что ракушка и мать лежали на дне в сильно разные дни. При царизме науку не слушали, а считали, что у Господа один день вроде тысячи лет, а тысяча лет вроде один день.
И до того Фаина тяжело думала по дороге про дно, что боялась заходить в церковь. А боялась, потому что у церкви получалась не золотая круглая крыша с крестом, а перевернутое морское дно с колким якорем в блескучем песке.
* * *
И вот в какой-то раз Фаина смотрела в забор. На тот раз Фаина увидела одну руку, одетую в серый рукав с перламутровыми пуговичками до самой середины. Фаина сразу узнала материю батист, тем более батист был с шитьем из шелковой нитки. Рука была не бедная и махала сама по себе в сторону сухого моста.
Фаина задумалась, зачем рука себе махает. Если б рука была бедная, она б махала, чтоб ей дали копеечку. А рука бедная не была.
Рука была вроде близко, а понять цель руки было ни за что на свете нельзя.
Фаина легла на траву и посмотрела в нижнюю дырку. В нижней дырке виднелся край черной юбки из толстого шелка.
Фаина стала на колени, руками подцепила заборную доску и дернула. Интересно, что Фаина дергала одну доску, а сдвинулись с места две доски. Получился треск, который и дал Фаине вид на ширину плеч.
Рука оказалась от женщины. Рука махала уголечком по сильно белой бумаге.
Женщина была рыжая и в шляпе с висячими краями. На шее у женщины была завязана голубая косынка из тонюсенького шелка.
Когда Елизавета учила Фаину рисовать чашку с ромашкой, Фаина, считай, ничему и не научилась. Из науки давно уже известно, что чему человека не учат, тому человек на всякий случай и не учится. А когда Фаину учили чистописанию, учили и показывали, как нажимать и что выводить. Фаину учили писать по-русски, по-французски и по-немецки тоже учили. Рука Фаины быстро схватывала все на свете линии, тем более буквы были круглые или не круглые.
Фаина уже давно знала, что есть люди, которые рисуют картинки.
Фаина быстро поняла, что писать буквы — это не рисовать картинки. Хоть то и это похоже одно на другое. Фаина знала, что можно срисовать картинку по примеру — для такого есть клеточки, черточки, точечки, наколки, можно обводом — через папиросную бумажку.
Фаина пробовала писать буквы из самой своей головы, а не как показано в раскладках. Но в голове у Фаины своих букв не было. А картинки были, хоть Фаина не умела эти картинки выпустить на бумагу.
Фаина мечтала научиться рисовать из головы.
Елизавета сказала Фаине, что из головы умеют сильно мало людей, потому и не надо тратить силы на баловство.
В новиковском доме на стенках было много картинок, в основном там жили люди и лошади с собаками. У картинок были толстые и тонюсенькие рамы. Фаина придумала, что это заборы, и по силе возможности отколупывала кусочечки — на случай, если кто из людей или лошадей с собаками захочет выйти на улицу посмотреть или что.
* * *
И вот после заборного треска Фаина вышла на улицу и оказалась перед самой женщиной.
Фаина приложила руки к своему сердцу и попросила у женщины прощения за помеху в труде.
Женщина засмеялась и сказала, что у вас, барышня, такие черные руки, как будто вы, барышня, тоже рисовали уголечком, и что, где же ваша, барышня, бумага.
Пока женщина говорила, Фаина смотрела на бумагу. На бумаге был мост и были лестницы туда-обратно. Но это был не сухой мост, а другой, и дома вокруг были не такие, а другие, и люди были тоже другие. Фаина сразу поняла, что женщина умеет рисовать из своей головы, а не из голой видимости перед своими глазами.
