Фаине было сладко. Фаина хотела, чтоб животу тоже стало сладко от сладких рук.
Животу стало сладко и колко.
И Фаина начала думать про сахар.
* * *
Другая молодая девочка, может, начала думать про сахар с мужчинами. Фаина была не другая и потому думала только про грека. Мужчины как мужчины для Фаины не пахли и не кололись. Мужчины как мужчины были для Фаины никакие, хоть с руками, с ногами и с усами, как у грека. Грек есть грек.
Фаине уже исполнилось тринадцать лет, у Фаины уже началось женское. Но Фаина ничего не знала про мужчин как причину для любви у женщины к мужчине. И как про причину для детей Фаина про мужчин ничего не знала.
Про человеческую любовь Фаина понимала, что любят мать и людей за все хорошее с их стороны, хоть за усы и одеколон. А про нечеловеческую любовь Фаина не знала.
Откуда б Фаина узнала? Может, попугайчик бы и рассказал, но Фаина у попугайчика не спросила. Тем более попугайчик не был человек. А у зайчика и спрашивать не надо. Зайчик есть зайчик. У Елизаветы Фаина ничего не спрашивала. Марина, может, сказала б, но Фаина не знала, про что спрашивать. А про что не знаешь, для того вопроса и нету.
Фаина теперь понимала, что мужчин пускают жить дома отцами. Но зачем — доподлинно не понимала. Не понимала Фаина и про то, как из мужчины получается отец. Женщина как-то рожает ребенка и живет. Отец — делается для ребенка. А вместе у Фаины ничего не складывалось.
* * *
Как из мужчины получается муж, Фаина увидела своими глазами, когда Серковский и Елизавета в церкви отдали один второму колечки и поцеловались в губы.
Потом Серковского Елизавета оставила в доме на целую ночь, потом на целый день. Так и пошло все на свете прочее.
Через неделю Фаина заждала, когда из Серковского получится отец, и спросила у Марины.
Марина пырскнула и ничего не сказала.
Фаина начала каждый день бояться, что Елизавета выгонит Серковского из дома на улицу как негодящего.
Елизавета ни одного раза не выгоняла Серковского из дома на улицу. Фаина подсматривала — Елизавета никогда не выгоняла, а даже целовала, как в церкви, в самые губы с усами и обещала ждать.
Когда Елизавета прощалась с Серковским и стягивала рот в тесную дырочку, Фаина делала то же самое со своими губами, потому что сильно переживала.
Фаина с самого первого дня в новиковском доме говорила Новикову и Елизавете спасибо и своим голосом, и в своей голове тоже — за хлеб, за чистое сливочное масло, за сахар, за кровать, за крышу и за приют для зайчика с попугайчиком.
Фаина решила любить Елизавету как свою мать.
Фаина решила любить Новикова как своего отца, тем более у Новикова были усы, как на комоде.
Фаина умела любить мать, а любить отца — нет. А Новиков умер и ничему на свете из любви Фаину не научил.
У Серковского тоже были усы, и Фаина боялась, что опять ничего не получится.
Месяца через три Фаина подумала, что Елизавета сильно жалостливая и терпеливая. Фаина успокоилась за Серковского.
При жизни мать все время обнимала и целовала дочечку, и Фаина получилась приученная. Тем более женщины, которые приходили на заказ, тоже обнимали и целовали Фаину — кто в щечку, кто в шейку, кто в лобик, кто куда.
При царизме было сильно много поцелуев, объятий и прочего. Тем более при царизме в этом не щадили детей.
* * *
Елизавета скоренько научила Фаину делать ногами реверансы и другие обидные для гордого человека штуки. А поцелуи в лицо от Фаины Елизавета сразу отпихнула двумя своими руками. Фаина за такое на Елизавету не обиделась, а решила любить Елизавету сзади.
Когда Елизавета посредине комнаты наполовину боком сидела, а наполовину боком лежала на малюсеньком диванчике без никакой спинки, Фаина подходила и вроде поправляла на спине у Елизаветы шаль. Шаль была из шелка — с кисточками, красная, синяя и прочая. Елизавета всегда ходила в шалях. У Елизаветы разных шалей было несчетно, из разной материи.
Фаина подходила к Елизавете сзади, пальчиками проводила по шали и на секундочку прижималась к горбу. Горб на секундочку прятался в живот Фаины, и Елизавета получалась уже без горба.
Фаина мечтала рассказать Елизавете, что Фаина может еще лучше спрятать горб, чем все на свете шали. Тем более шали делаются из материи и снашиваются. При царизме от людей скрывали, что люди тоже сделаны из материи и потому тоже снашиваются и прочее.
Фаина ожидала, когда Серковский сделается отцом Фаине, а Серковский не делался. Один раз Фаина стянула перед Серковским рот, как делала своим ртом Елизавета. Серковский засмеялся, а отцом не сделался. Фаина это переживала и еще сильней тянулась к Елизавете.
* * *
И вот настало. Фаина приняла руку Елизаветы в себя, и допустила эту руку до самого своего сердца, и в самое свое сердце допустила тоже. В сердце у Фаины уже стоял Корилопсис. Но Корилопсис стоял возле самой двери, а Елизаветина рука тихонечко пошла себе дальше. Пошла рука туда, где руке сильно запахло корицей, гвоздикой, ванилью и прочим дурманом для всего на свете и для руки тоже.
Еще по пути Фаина хорошо поняла, что рука Елизаветы не запутается ни в кишках, ни тем более в душе. В душе у Фаины Корилопсис не стоял, и ничего не стояло, хоть там и было перекопано. Фаина понадеялась, что душу Бог положил как раз под расчет, тем более сердце положилось не прямо, а наскоски, хоть и самую чуточку.
Елизавета сильно устала и прилегла на Фаину.
В комнате захолодало, потому Елизавета не вытащила свою руку, а держала в Фаине, как женщины держат руку в муфте — для тепла.
А другой рукой Елизавета накрыла Фаине лицо — опять для тепла, хоть уже Фаины. Получилась на лице у Фаины шаль с кистями, только из другой материи.
Фаина лежала и боялась потревожить Елизавету. К руке Фаина уже привыкла, Фаине было уже не тесно и не больно.
Фаина думала, что рука Елизаветы тоже уже хорошо привыкла.
Когда зайчик с попугайчиком были еще маленькими, Фаина водила зайчика с попугайчиком по всем углам дома, чтоб они там привыкли. Когда Фаина попала к Новикову, Фаину тоже водили. Из науки известно, что привычка — большое дело для животного и для человека тоже, тем более человек — не животное.
Дышать ничем на своем лице — ртом или носом — Фаина не могла. Фаина тихонечко задышала своим животом и засмотрела через пальцы Елизаветы. Фаина смотрела на потолок, на зайчика с попугайчиком. Фаина водила свои глаза туда-сюда, и глаза быстро запутались, где кто.
Потом Фаина смотрела на пустую высоту до самого высокого потолка и думала, что Елизавета сладкая, как грек Корилопсис.
Потом Фаина уснула.
* * *
