Новиков сидел слева от Серковского и крутил у себя в руках карандашик. Карандашик почти что каждые две минуточки выворачивался из новиковских рук и падал на пол — то возьмет и упадет на сторону Серковского, то возьмет и упадет на сторону Елизаветы. Когда Новиков наклонялся за своим карандашиком, глаза Новикова упирались то в руки с туфлями, то в брюки с отдачей.
Почти что каждые две минуточки Новиков хотел откинуть карандашик на третью сторону, но сила к познанию природы человека в Новикове была сильней. Хоть при царизме никакого познания быть не могло.
Интересно, что при такой нагруженности Новиков пил черный чай без сахара.
Елизавета ничего не пила, а только смотрела сладкими глазками на графин с лимонадом, тем более руки у Елизаветы были сильно занятые.
Серковский тоже ничего не пил, хоть руки у Серковского были свободные. Руки у Серковского были свободные, а рот почти что не закрывался от слов. А человека устроили так, что открытый рот у человека не всегда принимает внутрь, а только когда человек не говорит.
Настал час которого-то раза, и Серковский замолчал, открыл рот и выпил целую чашку чая с лимонадом.
Елизавета заметила такой непорядок и спросила Серковского, что у Серковского происходит.
Елизавета спросила, может, Серковский вернулся из Батума больной. А если больной, так чем? Заразная или не заразная у Серковского болезнь? Если болезнь заразная, так через что именно?
Серковский честно переждал вопросы Елизаветы про свое здоровье и сказал, что сейчас будет рассказывать самое главное, главней мануфактуры и женского образования.
Серковский сказал: Мария — нечестная женщина, ребенок — незаконный, отец — посторонний совратитель господин Баранидзе.
Тут глаза у Елизаветы взяли и закатились без всех на свете чувств.
Сначала на ковер попадали атласные туфли, а потом попадала и сама Елизавета.
Если человеку суждено упасть, сначала это понимает то, что у этого человека держится в руках, и падает первей.
Особенно первей понимает такое кошка.
Серковский и Новиков кинулись к Елизавете.
Глаза у Елизаветы уже вернули себе чувства, хоть и смотрели вбок.
Серковский с Новиковым перенесли Елизавету на диванчик — весь из розового бархата.
Елизавета повернулась к диванской стенке и сказала, чтоб сейчас же выкинули из комнаты туфли, на которые она больше не может смотреть своими глазами.
Серковский взял и выкинул туфли за дверь.
Елизавета не повернулась, а своей спиной сказала Серковскому и Новикову, что, когда по городу пойдут разговоры, к какой женщине сватался Новиков и какую дочечку-сиротку пустил к себе в дом, будет сильный позор. Еще Елизавета сказала, что сейчас заранее умрет и советует Новикову тоже заранее умереть.
Елизавета заранее взяла и не умерла, а Новиков взял — и умер.
Наверно, сердце сильно много всего на свете наподсказывало Новикову, потому он не стерпел и поторопился.
* * *
Серковский имел привычку не теряться ни в какие минуточки своей жизни и даже чужой смерти. И в минуты смерти Новикова Серковский не потерялся.
Когда Новиков упал, где стоял, Серковский скаканул к Новикову.
Новикова уже не было в жизни.
Серковский хорошо знал Елизавету, потому сказал, что Новиков сильно устал и что пока Новиков себе отдыхает, Серковский доскажет свое, и все перевернется на хорошее.
Серковский уже сложил у себя в голове то с этим и не захотел терять будущую фаинскую копеечку, хоть еще не посчитанную и в руках не держанную.
А Серковский переворот получился такой.
Где город Батум, и где город Одесса. И кто такая Мария, чтоб слава про нее дошла оттуда сюда, если даже на соседних с Марией улицах никто ничего плохого про Марию не знает. А кто знает, тот живет себе не на тех улицах и будет тихонечко молчать, потому что имеет понятие о благодарности человека человеку. Тем более у того, кто знает, еще осталось много всяких дел в женском образовании.
Полиция и другое место тоже про Марию знает. А кто полицию и другое место спросит? Чтоб спрашивать и чтоб ответили, человеку надо иметь разум. Где разум и где человек. Это если не считать тех, кто умные. А с умными всегда можно договориться.
Елизавете надо оставить Фаину себе как воспитанницу. Тем более Фаина будет стоить недорого, а сиротке по людской справедливости, хоть и не по голому закону, можно твердой рукой вырвать капитал от наследника господина Баранидзе.
Елизавета слушала Серковского и тихонечко вставала со своих коленей, на которые раньше уже спустилась посмотреть на отдых Новикова. Елизавета не хотела мешать Новикову и потому не трогала его ни своей рукой, ни своей ногой.
Когда Серковский сказал про справедливость, Елизавета спросила, сколько это получится в деньгах.
Серковский сказал, что получится сильно хорошо. Если капитал вырвется, так опекунша в накладе не останется и прочее. Если ничего на свете не вырвется, тогда пойдет сиротка в приют, а людям скажется, что сиротка получилась сильно слабая на здоровье и послалась в лечебницу на долгие годы.
Потом Серковский сказал, что, как видно, Новиков уже не отойдет от своего отдыха и что распоряжаться всем на свете будет Елизавета. Так почему бы сейчас не решить все, что же само просится для решения и прочее.
Серковскому было дано уметь думать быстро. Серковский и подумал, что ему даже будет лучше от смерти Новикова.
Елизавета в делах была еще дурей, чем в другом, потому Елизавете без умного советчика никак. А тут Серковский — все знает, ходы, выходы, отсюда туда и оттуда сюда. И будет Елизавета с новиковскими денежками телепаться в серковских зубах, как зайчик на портфеле. На то дайте хорошему человеку Серковскому, дорогая Елизавета, и на то дайте тоже хорошему человеку Серковскому. И так до самой счастливой женитьбы Серковского на забогатевшей Фаине. А не забогатеет Фаина, так Бог как-то уже даст Серковскому другое хорошее.
С племянником Баранидзе Серковский рассчитал договориться тихонечко и скоренько.
Елизавета послушала, что рассказал Серковский. А что Серковский не рассказал, то Елизавета не послушала.
Послушала Елизавета Серковского и сразу засомневалась насчет вырывания фаинского наследства.
Когда Елизавете было сорок лет, у Елизаветы полезло два зуба мудрости. Оба зуба сильно болели. У человека если мудрость лезет рано, тогда еще можно стерпеть, а если уже в такие годы, совсем плохо.
Лучший в городе доктор по зубам Гуревич сказал Елизавете, что вырвет два зуба мудрости, и вырвал. Но на месте двух зубов остались такие большие ямы, что Елизавета в них проваливалась. Особенно такое происходило, когда Елизавета начинала мудрить.
