В Батуме Фаина не видела речку, и в Одессе тоже. Из рассказов учителя Зяброва речка увиделась Фаине хорошей, лучше моря. Фаина даже обошла весь дом и сказала всем дверям, что на всякий случай дверям надо хорошо поплавать в речке. Двери сказали, что будут сильно рады. И Фаина на всякий случай пустила все на свете двери в речку.
Интересно, что вода в ванной или в корыте Фаину нисколечко не пугала. У ванны и у корыта были два берега — левый и правый, за них можно было держаться двумя руками — левой и правой. Когда вода ровно бежала себе из крана, тоже было не страшно — Фаина назначала крану, и кран вроде сам заворачивался.
А вода в лечебнице сама не заворачивалась, хоть ты ей что.
Фаина сложила у себя в голове одно с другим, и у Фаины там получилось, что надо открыть рот на всю широту и глотать воду в живот, что вода через живот потечет дальше и на самом конце выльется в дырочку. Фаина еще не знала всю науку. Но Фаина у себя в голове понимала, что всю воду человеку выпить не дано. Всю воду Фаина выпить и не стремилась, а стремилась выпить только ту воду, которая главная.
Фаина перед душем спрашивала, какой душ будет. Если с чем-то, тогда душ не считался. Если из чистой воды, — хоть который бьет по всей на свете Фаине, хоть который гладит всю на свете Фаину, — тогда Фаина на всю на свете широту открывала рот.
Тут Фаина узнала, что в животе у человека места сильно мало, а дальше вода идти не хочет, а требует у человека терпения.
Фаина позавидовала Елизавете, что у Елизаветы есть горб. По расчету Фаины, в горбе у Елизаветы находилась пустота. Получается, воде б понравилось туда литься.
Потом Фаина придумала, что надо глотать воду и сразу плакать. По своему опыту Фаина уже давно знала, что на слезы терпение не надо.
* * *
Так было, пока Елизавета не пришла в душ смотреть.
Раньше Елизавета за Фаиной не смотрела, потому что смотрела за своим животом.
Елизавете исполнилось сорок пять лет, и она скоренько стремилась народить своего ребеночка. У женщин в сорок пять лет ребеночек тоже нарождается, но уже сильно хуже. Елизавета получилась из таких женщин, у которых совсем плохо.
Из науки уже давно известно — прежде чем народить ребеночка, женщине надо ребеночка завязать.
У Елизаветы ребеночек никак не завязывался. Елизавета гладила Серковского и тут, и там тоже, а ничего.
По возрасту у Елизаветы начались сильные женские перебои. Елизавета не считала это за перебои, а считала, что это у Елизаветы завязался ребеночек. Елизавета ложилась в кровать и никуда не вставала, даже в уборную.
Елизавета звала к себе Фаину и наказывала, чтоб Фаина разговаривала с завязанным ребеночком.
В первый раз Фаина спросила у Елизаветы, почему будет разговаривать с ребеночком Фаина, а не Елизавета.
Елизавета объяснила, что Фаина еще не выросла и ребеночек не испугается голоса и вида.
Фаина сказала, что пускай Елизавета не переживает из-за своего голоса, что он немножечко писклявый, и из-за своего лица, что оно чуточку скривленное. Ребеночек еще никаких на свете людей не слышал и тем более не видел, потому ничего не испугается.
Елизавета из-за ребеночка была сильно хорошая и сказала, что Фаина еще не знает всей жизни. Ребеночек лежит у Елизаветы в животе, и ему хоть как, а неудобно смотреть на свою мать. А голос у Елизаветы прекрасный, как у знаменитой артистки пения, но от головы до живота доходит сильно тихонечко.
Фаина сказала Елизавете, что теперь все узнала про жизнь и будет говорить с ребеночком, сколько назначат.
Фаина рассказала ребеночку про зайчика и попугайчика и про арифметику — про сложение и вычитание.
На второй раз Фаина сразу села рядом с животом Елизаветы и опять рассказала, что уже рассказала прошлому ребеночку.
И на третий раз, и на четвертый, и на следующий.
После следующего Елизавета никуда не легла, а пошла с Фаиной в душ, чтоб смотреть.
Назло Фаине пустили душ из воды имени Шарко.
Вода выпустила из себя вниз толстые и тонюсенькие нитки, и они начали бить Фаину по чем попадало.
Фаина открыла рот, и туда забила вся на свете вода. Фаина, как уже давно привыкла, заплакала без голоса. И страх у Фаины стал сильно легче на вес.
Как раз на этот день страх стал легче, а вода стала тяжелей. Вода начала бить в самую нутрь Фаины и уже доставала до самого конца живота, а потом даже и еще дальше.
Из Фаины полились не только слезы, а и вода. Одно лилось наверху, а другое лилось нанизу. Фаине стало легко, как на двери.
Все это время Елизавета смотрела, как душ здоровит Фаину.
Тут у Фаины снизу полилась не вода, а кровь.
Елизавета закричала и начала показывать пальцем.
Служительница, которая стояла и тоже смотрела, выключила воду.
Вода выключилась, а кровь нет.
* * *
Фаине было уже тринадцать лет, и Елизавета честно рассказала Фаине про женское.
Фаина не испугалась, что дальше у Фаины все так и будет.
Елизавета тоже не испугалась. Хоть Елизавета и была дурочка, а придумала.
Фаина росла себе в новиковском доме без подруг и чужих знакомых людей. Люди в городе знали, что у Елизаветы и Серковского имеется воспитанница. Люди одобряли доброту, но никто из людей не лез со своими советами и тем более приветами.
Так почему б в своем доме, между своими по-хорошему не сделать хорошее дело.
Елизавета сложила у себя в голове один и один. И у Елизаветы получилась Фаина уже не одна, а с ребеночком для общего хорошего дела.
* * *
Серковский в доме бывал, хоть и редко. Серковский сильно много работал — и по адвокатству, и по трамваю-конке, и по комитетам.
Елизавета просила, чтоб Серковский жалел себя для нее.
А Серковский как раз для Елизаветы жалел, а для всего другого не жалел. Тем более для Верочки Николаевской, 1874 года рождения. Верочка красиво пела в театре хором. Другое Верочка тоже хорошо могла, хоть уже и не хором.
Серковский каждый день помнил про Фаину. Тем более капитал Фаины хорошо копился в банке.
Про Елизавету Серковский тоже помнил. Тем более капитал Елизаветы почти что уже разошелся на все на свете.
Серковский складывал у себя в голове одну с другой, и у Серковского там получались уже не Фаина с Елизаветой, а вертучие цифирки в кудельках. И до того эта вертучесть доходила, что из всех на свете цифирок получался один нуль без никаких куделек. А потом этот нуль брал и начинал себя нулить.
* * *
Серковский учитывал свои деньги как адвокат и как советчик у Корбье при трамвае-конке. Серковскому на себя денег было не жалко, просто жалко было тратить свое.
