Похоже, я заметно обалдела, потому что Имоджен бросает на меня вопросительный взгляд, а потом приходит в себя и расплывается в широкой дружелюбной улыбке.
– Привет, ребята! – кричит она. – Вы только что пропустили замечательный рассказ Джея про девочку, сходившую в туалет на кухонную стойку. Присаживайтесь.
– Она не ходила в туалет на стойку, – протестует Джей, когда мы сдвигаемся, чтобы освободить место. Тесс садится рядом с Имоджен, и Патрику приходится занять место рядом со мной. Я в буквальном смысле оказываюсь между ним и его братом: с обеих сторон по теплому Доннелли, и места так мало, что я едва могу пошевелить руками. Мое тело напрягается, как у пушистого зверька, почуявшего хищника. Патрик ни разу на меня не посмотрел. Стараюсь не думать о его губах на моих, о царапанье коры по моей обнаженной шее. А когда тянусь за стаканом воды, так волнуюсь, что сталкиваю грязную вилку прямо ему на колени.
– Извини, – бормочу я, когда Патрик молча возвращает ее мне.
– Ты в порядке? – бормочет мне на ухо Гейб. И кладет теплую руку на мое колено. Я киваю.
Мы заказываем чипсы; Тесс рассказывает историю про новую соседку из Барнарда, с которой сегодня познакомилась на Фейсбуке. Рука Патрика кажется мне горячей и напряженной. Снова вспоминаю десятый класс, конец мая и нашу третью ссору за эти дни – из-за какой-то ерунды вроде ходить или нет на прием в честь новичков или какую музыку слушать, когда занимаемся химией. В этот раз все началось из-за планов на выходные и перескочило на Бристоль, как и в каждый день этой недели. Я ждала, когда между нами все наладится, и мечтала об альтернативной вселенной, где мы с Патриком не будем ссориться, находясь в одном помещении.
А еще ждала, когда перестану думать об Аризоне как об идеальном варианте для следующей осени. Ничего из этого пока не произошло.
– Так. – Я глубоко вздохнула и, поднявшись с кровати, на которой сидела, прошлась мимо стола и шкафа, а затем обратно. Я знала каждый уголок этой комнаты: покосившуюся дверцу шкафа, который никогда не закрывался, пятно на ковре, куда мы втерли пластилин, когда нам было семь. Она с таким же успехом могла бы быть моей. Я в отчаянии провела рукой по волосам. – Ты не думаешь, что мы… – Я замолчала на минуту, стараясь придумать, как выразиться, не разозлив его и не оттолкнув от себя еще больше. – Ты не думаешь, что мы иногда… проводим время вместе в ущерб другим вещам в нашей жизни?
Патрик посмотрел на меня, моргая.
– Что? – спросил он, еле заметно качая головой. – О чем ты вообще?
– Я просто спрашиваю! – Господи, он в последнее время очень меня раздражал, вел себя так капризно и невыносимо, как никогда прежде – по крайней мере, такое поведение никогда не было адресовано мне. Я не знала, кто из нас менялся. И меня пугало, что, возможно, мы оба. – Мы можем…
– Молли, если хочешь уехать в Аризону, чтобы заниматься бегом, то езжай в Аризону заниматься бегом, – безэмоционально произнес Патрик. – Я не думал, что настолько сильно тебя сковываю.
– Ты меня не сковываешь! – выпалила я. – Я задаю тебе вопрос, пытаюсь с тобой поговорить. Я думала, мы всегда так делаем: разговариваем. Мы всю нашу жизнь вели один долгий разговор, и теперь…
– Теперь тебе скучно, и ты хочешь поговорить с другими. Я понимаю. Правда.
– Пожалуйста, ты можешь не заканчивать за меня предложения?
– А что, тебя это тоже сковывает?
– Ладно, прекрати. Просто… прекрати хотя бы на секунду.
Я села на пол спиной к дверному проему, где Чак отмечал наш рост, аккуратно приписывая карандашом: Джулия. Патрик. Молли. Гейб. Это моя семья, подумала я, глядя через комнату на суровое обиженное лицо Патрика. Это всегда будет моим домом.
– Нам не придется расставаться, – мягким голосом сказала я, глядя с другого конца комнаты. – Если уеду. Дело совсем не в этом. Мы можем приезжать друг к другу, можем…
– Да. – Мне явно не следовало это говорить – теперь он закрылся и стиснул зубы. – Неважно. Хорошо. Можешь уходить, Молс. Мы движемся в никуда. Увидимся, правда.
– Патрик. – Мои глаза округлились – я не могла поверить, что он снова это делает. Он как будто вознамерился любым способом избавиться от меня. – Зачем ты это делаешь? Ты можешь прекратить отталкивать меня…
– Я не отталкиваю, Молс! – Его голос надломился, стал хриплым и полным боли. – Так сильно хочешь бегать? Иди бегай. Серьезно. И не возвращайся.
Я моргнула.
– Что это?..
– Это значит, что так не пойдет, – холодно произнес Патрик. – Это значит, мы должны расстаться.
Я уставилась на него, будто он вдруг заговорил на китайском, будто жил на другом конце огромного мира.
– Ты со мной расстаешься?
– Да, Молс, – произнес он, как незнакомец. – Расстаюсь.
При этом воспоминании у меня вырывается смешок, от которого я вздрагиваю во второй раз, хотя столовые приборы больше не падают. Ладонь Гейба все еще лежит на моем колене. Он слегка сжимает его, затем чуть отводит руку, кончики пальцев касаются внутреннего шва моих джинсов.
И тут Патрик подталкивает мою ногу своей.
Сначала я не понимаю, целенаправленно он сделал это или нет, как будто просто прижался. Тепло заструилось сквозь его джинсы и мои. Я стараюсь сосредоточиться на Имоджен, которая спрашивает, кто поможет растянуть холст для ее выставки, но точно слушаю со дна озера. Дыхание вдруг становится быстрым и отрывистым, и я пытаюсь успокоить его, чтобы никто не услышал.
Самое худшее – то, что я чувствую, как отвечаю – в животе зарождается желание, все тело напрягается, – но не знаю, кому именно. Что со мной, насколько я ненормальная, раз думаю, что им обоим?
Пальцы Гейба лениво играют со швом. Патрик подталкивает чуть сильнее, мышцы на его бедре заметно напряжены, так что это целенаправленно. Я как будто горю, охвачена отвратительным пламенем, пока все вокруг сидят и едят картошку фри. Меня пугают мое тело и сердце.
– Мне надо попи́сать, – объявляю я, вскакиваю, перебив Имоджен посреди предложения, вылезаю из кабинки и оставляю за спиной обоих братьев Доннелли.
День 66
Гейб снова приглашает меня на ужин следующим вечером – в этот раз на лазанью, которая запекается в духовке в глубокой сковороде, а мы с Джулией раскладываем на стойке салат, латук и помидоры. Овощи прямиком с огорода Конни, все еще грязные.
– Знаешь, о чем я думала? – спрашивает Джулия, ополаскивая под краном латук и кидая его в сушилку. Отмечаю на ней браслеты Элизабет, которые бренчат, когда она двигается. – Помнишь год цуккини?
– О господи, я думала, мы согласились не говорить об этом, – фыркаю я, стуча ножом по разделочной доске. Летом, когда нам было одиннадцать, Конни случайно вырастила богатый урожай цуккини, столько ни один нормальный человек не смог бы съесть за всю свою жизнь. Она добавляла этот овощ буквально во все – не только в супы и хлеб, но еще и в шоколадное печенье. А однажды сделала с ним тайком ужасное мороженое, как будто никто бы не заметил. В итоге Чак загрузил остатки цуккини в машину и поехал со мной, Патриком и Джулией выкидывать их в озеро. В частной школе его иногда подавали на гарнир, и мне приходилось отворачиваться, когда я проходила мимо раздачи в столовой.
