– Уверен? – спрашиваю я, повесив маскировку на ворот футболки. До этого момента мы платили каждый за себя, даже когда делали что-то вместе – обедали в «У Банчи» или ели хот-доги в первый вечер. И я не понимаю, что стоит за сменой правил. Это не свидание, твердила я себе во время подготовки к вечеру, но нанесла за уши каплю ванильных духов и накрасила глаза.
Гейб позволяет мне заплатить за попкорн, и мы устраиваемся на потрепанные красные сиденья, с краев которых свисают малиновые нитки. В прохладном воздухе пахнет прогорклым маслом и солью. Театр старый, и ряды жмутся друг к другу: колено Гейба упирается в спинку кресла перед ним, и сидящая там девушка разворачивается и бросает на него неодобрительный взгляд, но потом понимает, какой он симпатичный, и улыбается.
Гейб смущенно качает головой.
– Смотри, я как чертов Андре Гигант, – бормочет он мне и тихонько фыркает. – Знаешь, сколько прошлой зимой меня просили отойти назад в баре Индианы? Там проходила вечеринка в честь «Игры престолов», и я заслонял драконов.
Я смеюсь.
– Жизнь – тяжелая штука, – говорю ему, и он специально хмурится и притворяется, словно не знает, что делать с локтями. Все это смотрится глуповато, с такой его стороной я не была знакома: я все время приравнивала его к Джо Кулу
[2], а не к застенчивому и неуверенному в чем-то человеку.
– Это свидание? – выпаливаю я, когда тухнет свет, и щурюсь, чтобы понаблюдать за выражением его лица. Он удивлен. – В смысле, прямо сейчас? Ты и я?
– Я не знаю, Молли Барлоу, – отвечает он и качает головой, словно считает меня головоломкой. – А ты этого хочешь?
Хочу ли я этого?
– Я… – тоже не знаю, почти говорю ему, но тут свет выключается полностью, и звучит знакомая старая музыка. Гейб тянется к моей руке в темноте. И вместо того, чтобы перевернуть ее, потирает кончиком указательного пальца внутреннюю часть моего запястья и точку пульса. В итоге каждый нерв моего тела сосредотачивается в этом самом месте, словно от обезболивающего крема, которым тренер заставлял нас мазать колени после тренировки по бегу. Это Гейб. Это Гейб, и я уверена, что это свидание – мне нравится, что это оно, нравится неясное внутреннее чувство, которое испытываю с ним наедине, хотя театр заполнен больше чем наполовину. Такое впечатление, что это преступно, и если кто-то увидит, нас отправят в наручниках в тюрьму. А еще приятно, легко и правильно.
Всю первую треть фильма пальцы Гейба играют с моим запястьем, вырисовывают на нем круги. Интересно, чувствует ли он, как под моей кожей пульсирует кровь? Я задерживаю дыхание и чувствую, как при его прикосновении мое сердце начинает биться быстрее в предвкушении, напоминая пролистывающего главы маминого романа безумного фаната, которому не терпится узнать, что произойдет дальше.
А дальше происходит вот что: ничего.
Герти и инопланетянин смотрят «Улицу Сезам». Гейб тянется за попкорном. Я жду, когда он снова возьмет меня за руку, но этого не происходит, он откидывается на спинку и сидит так до конца фильма, скрестив руки на груди, словно так было весь вечер, словно это всего лишь дружеские посиделки.
Щекотливая ситуация.
Я могла бы сама взять его за руку. Мне не двенадцать, я не отношусь к амишам и не живу в 1742 году, и я бог знает сколько раз тянулась к руке Патрика, когда мне этого хотелось. Но внезапное отстранение Гейба заставляет меня посмотреть на все по-другому, блеск сходит на нет, и туман в голове рассеивается настолько, что я наконец вижу вечер таким, какой он есть, и таким, каким – нет.
Похоже, я ошибалась.
Не понимаю, почему меня это так расстраивает.
Я беру себя в руки, когда включается свет и зрители начинают потихоньку выдвигаться в узкие проходы, и улыбаюсь, как ни в чем не бывало. Эта улыбка все лето предназначалась всем, кроме Гейба.
– Было весело, – радостно говорю я, и мой тон настолько фальшиво веселый, что можно было бы добавить: «…бро». Гейб лишь кивает. Я беру сумку и иду за ним к выходу, убеждая себя, что нет причин разочаровываться.
– Ты в порядке? – спрашивает он, и я тут же поднимаю голову. Мы проходим через боковую дверь и вдвоем идем по узкому тротуару снаружи театра. Фонари парковки отбрасывают оранжевые пятна на бетон, а все остальное погружают в тень. Он легонько ударяет меня по руке. Мои волосы тут же встают дыбом. – М-м?
– Угу. – Мы останавливаемся. На парковке хлопают двери машин, оживают двигатели. Я сглатываю. – Я в порядке. Просто…
Гейб перебивает меня.
– Слушай, – говорит он, – я не хотел вводить тебя в заблуждение. Разговором о свидании. Ты долгое время встречалась с моим братом, я понимаю. И не пытаюсь вести себя, как сволочь.
Подождите.
– Что? – спрашиваю я. – Нет, нет, нет, ты не вводил меня в заблуждение. В смысле, – качаю головой, – это я подняла тему свидания, помнишь? Наверное, это я ввела тебя в заблуждение.
– Уверена? – спрашивает Гейб и медленно и непринужденно делает шаг в мою сторону. Я словно инстинктивно поднимаю голову. Он совсем меня не касается, но я почему-то чувствую его везде. Между нами вибрирует столько атомов, что кажется, воздух должен гудеть.
– Угу, – отвечаю я и чувствую, как улыбка и нечто похожее на расслабление расползаются по моему лицу. – Я точно не в заблуждении.
– О, точно? – Гейб осторожно обхватывает мое лицо. Тепло его тела проникает ко мне сквозь наши футболки. – А теперь?
Улыбка превращается в усмешку.
– Нет, – отвечаю я.
– А теперь? – снова спрашивает он и целует меня прежде, чем я могу ответить.
День 20
Поцелуй с Гейбом разжигает во мне пожар, о существовании которого я не знала. Следующим утром, когда я просыпаюсь, все как будто внезапно выплескивается, словно это лето наконец показало кусочек надежды из своего кармана. Я марширую к «Френч Роуст», точно генерал на битву, точно Гейб отпечатал на моем сердце знак мужества. И впервые за долгое время чувствую себя храброй.
– Дело вот в чем, – говорю Имоджен, прислонившись к стойке, на которой она протирает кофеварку эспрессо. Ее волосы убраны в опрятный пучок. В кафе пусто, если не считать парня в больших наушниках у двери. – Знаю, ты очень на меня злишься, и у тебя есть Тесс, потому я тебе, наверное, больше не нужна, но, – глубоко вдыхаю и признаюсь, – мне сейчас очень нужна подруга, Имоджен.
Она с секунду смотрит на меня, не моргая и держа тряпку в руке. Затем громко смеется.
– Нужна подруга? – спрашивает она, качая головой, будто ждала этого момента, будто учуяла меня за километр. – Серьезно? А что насчет прошлого года, Молли? Я вступалась каждый раз, как кто-то вел себя дерьмово с тобой, а ты даже не попрощалась. – Она с широко открытыми глазами отбрасывает тряпку на стойку, словно красный плащ на корриде. – У моей мамы прошлой осенью был рак кожи, ты знала? Ей пришлось вырезать огромный кусок своей спины, она не могла ходить, двигаться и так далее, а я даже не могла поделиться с тобой, настолько была напугана, потому что ты убежала и ни разу не позвонила. А теперь ты вернулась, и Патрик здесь. Да, я понимаю, для тебя это, возможно, странно, но не знаю, хочу ли стоять сейчас и слушать, как ты говоришь, что тебе нужна подруга.
