И Гейб здесь совсем не помощник: когда я выглядываю из-за водопада своих волос, на его лице отражается злость, но она точно направлена не на меня.
– Слушай, – говорит он, – я с ней разберусь, хорошо? Это же… это реальное дерьмо. Джулии иногда все сходит с рук. И я в последнее время пытался не давить на нее из-за… – Гейб замолкает и качает головой. – Неважно. Я с ней разберусь.
– Нет, нет, нет, – протестую я, тоже спрыгивая с багажника. Господи, станет только хуже, если в это ввяжется Гейб. Наверное, это логично, а может, и нет, но с тем, что происходит между мной и Джулией – между мной и Патриком, между мной и Гейбом, надо справиться мне самой. – Все в порядке, – вру я, желая этого ради нашего же блага. Тянусь и касаюсь его теплой руки под локтем. – Правда, не надо. Я с этим разберусь.
Гейб закатывает глаза, но не спорит. Мне это нравится – что он, кажется, доверился мне. Что не пытается убедить, будто ему лучше знать. Я прослеживаю за его взглядом до деревьев; он припарковал машину багажником к лесу, к широкому пространству непрерывной зелени. Я уже забыла, как скучала по этому, находясь в Темпе.
– Ладно, – говорит он, отводит руку назад и, прикоснувшись к моей и сжав ее, отпускает. Моя рука гудит до самого сгиба, как будто я ударилась локтевой костью. – Но я… Я знаю, что с момента возвращения сюда твоя жизнь стала сплошным балаганом. И понимаю, что это во многом моя вина.
Я качаю головой и готовлюсь не согласиться.
– Все не так…
Гейб кривится.
– Так и есть, – говорит он.
Я на мгновение вспоминаю, как его теплый рот касался моего. И понимаю, что с Гейбом чувствую себя в безопасности, словно его универсал – машина для бегства, и мы ночью отправимся к границе. Довольно заманчивая идея.
– Хорошо, – наконец соглашаюсь я. – Так и есть.
– В одной лодке, помнишь? – Гейб пожимает плечами, солнце играет на более светлых, каштаново-янтарных, прядях его волос. Он садится на багажник «Вольво», снимает несколько волосинок собачьей шерсти и бросает их на землю. – Я не сделаю ничего, что тебе не по душе, это твое родео, но… в одной лодке.
– Мое родео? – Я сажусь рядом, упираюсь на руки за спиной и поворачиваюсь к нему. – Хорошо.
– Хорошо, – повторяет Гейб. Затем тоже отводит руки за спину. Его мизинец касается моего. Я оглядываюсь и смотрю на наши соседствующие руки, мои обкусанные кутикулы и светлые волоски на его запястьях. Представляю, что он повзрослел и окончил медицинские курсы, и вот на операционном столе лежат пациенты, и он засовывает руку в их грудные клетки и чинит их разбитые сердца.
День 18
Гостиница открывается через несколько дней, и Пенн пашет на всю катушку: этим утром она заставила нас с Дези чистить ватными палочками детали лепнины, затем прервала нас на полпути, чтобы мы опробовали на кухне три разных кетчупа. Я вымотана, руки и плечи словно выжали. Я так устала, что машу в ответ заносчивой Микаэле, когда иду по коридору к табельным часам, но она разворачивает руку и вместо этого показывает неприличный жест.
– Доброй ночи, сучка, – произносит она нараспев, дверь за ее спиной захлопывается.
– Здорово, – бормочу я и закатываю глаза, хотя чувствую, как к лицу приливает знакомый жар стыда. Мне хочется поехать домой и завалиться спать, ни с кем больше не разговаривая, но, забрав из шкафчика сумку и направившись к выходу, вижу Тесс, которая отмечает карту.
– Тяжелый денек? – спрашивает она, хотя сама выглядит довольно утомленной – могу только представить, чем она сегодня занималась в бассейне, может, терла зубной щеткой плиточные швы или типа того. На Тесс шорты и футболка гостиницы со старым логотипом, которую, наверное, она откопала где-то в отеле. Волосы убраны в спутанный пучок на макушке. Она не похожа на супермодель, не настолько высокая или необычайно привлекательная. Оттого ее сложнее ненавидеть.
– Тяжелый денек, – повторяю я, отмечаю карту и возвращаю ее в соответствующую прорезь. Табельные часы были сделаны еще в шестидесятых. Я поднимаю руку, чтобы помахать на прощание, чувствуя себя рядом с ней неловко, но Тесс тоже поднимает руку, поэтому я останавливаюсь.
– Слушай, Молли, – говорит она, передергивая широкими спортивными плечами. В руке держит наполовину съеденный персик. – Я, наверное, просто хотела сказать… – Она замолкает. – Господи, это так неловко. Это очень неловко, правда?
Я улыбаюсь.
– Немного, – признаюсь.
– Хорошо, – говорит Тесс. – Ну, мы в этом деле вместе, так что начну без прелюдий. Я лишь хотела сказать, я ощущаю, что между нами происходит что-то странное, но так как мы вместе работаем и после открытия будем постоянно видеться, что бы ни случилось до моего переезда сюда, ты не делала мне ничего плохого, понимаешь? И хотя… – Она снова замолкает и морщит нос. – Надеюсь, у тебя ко мне такое же отношение.
Сейчас я чувствую себя невероятно благодарной и неожиданно выросшей на пять сантиметров.
– Я думала, ты меня ненавидишь, – выпаливаю я и смотрю на нее, моргая под ярким освещением служебного коридора. – В смысле, из-за…
– Я читала книгу, – признается Тесс. – И я имею в виду, Патрик рассказал мне…
Я перебиваю ее кивком.
– Да…
– Но я точно не ненавижу тебя. Честно говоря, я немного тебя боялась.
– Серьезно? – Не верю своим ушам. – Почему? У меня нет друзей! Ты разве не заметила, что у меня нет друзей?
– У тебя есть Гейб, – отмечает Тесс. А потом как будто понимает, что использовала не самый лучший пример. – И ты любимица Пенн. Просто, не знаю, ты уже давно знаешь этих парней, Имоджен…
– Все совсем не так. – Я качаю головой. – Как бы раньше ни было, сейчас все совсем не так.
– Ну, неважно. – Тесс улыбается, затем доедает персик и кидает косточку в мусорную корзину. – Значит, у нас все хорошо? Я не хотела все чертово лето заниматься такой ерундой, как в «Дрянных девчонках», я так никогда не поступаю. У нас все хорошо?
– Все хорошо, – говорю ей и искренне улыбаюсь. Даже если Патрик будет ненавидеть меня до конца жизни, я рада, что у него есть Тесс. – Да, у нас все хорошо.
День 19
В столетнем театре Силвертона устраивают «Лето Спилберга», и ухмылка Гейба на падающем с козырька свету кажется яркой и кривоватой.
– О, я тебе кое-что принес, – говорит он, пока мы идем по парковке, роется в кармане шортов и достает пластмассовые очки с приделанными к ним носом и пушистыми синтетическими усами. – Чтобы не обнаружили.
Я громко смеюсь, когда мы заходим в лобби, и забираю их. Кончики его пальцев касаются моих.
– А ты смешной, – говорю ему. – Теперь меня никто не заметит.
– Никто. – Гейб усмехается и тянется за кошельком, когда мы подходим к кассе. – Я заплачу, – легко произносит он и отмахивается от моей попытки заплатить.
