“Не хочет змей оставить пищу, от которой тучнеет”, – произнес он с тяжким вздохом, отчего в груди у него засвистело и захрюкало. Наверное, табак плохой курит.
Вторичное упоминание неизвестного змея навело меня на мысль, что и в первом случае под ним разумелся какой-то вредный, если он с черной кровью, человек, заслуживающий, по мнению Мосцепанова, смерти. Кажется, он считает его другом турок и врагом греков.
Григорий Мосцепанов – Матвею Мосцепанову
Июль 1823 г
Вчера имел длительный разговор с прибывшим из Екатеринбурга горным майором Чихачевым. Губернатор, барон Криднер, прислал его сюда выведать мою тайну, но в Пермской губернии я ее никому раскрывать не намерен, иначе пользы не будет ни мне, ни грекам. С той поры, как я написал о ней Аракчееву, восемь месяцев прошло, теперь еще бог весть сколько пройдет, прежде чем они почешутся. В Российском государстве губерний много, а в столичных канцеляриях коридоры длинные – пока из одной в другую донесут, бумага истлеет.
Я решил действовать более тонко. Чихачев просил меня изъяснить мое дело каким-нибудь намеком, и я ему такого понаписал, что у него глаза на лоб вылезли. Он, конечно, донесет об этом Криднеру, через Криднера дойдет до Аракчеева, а тот затребует меня для объяснений в Петербург, как всякий разумный человек поступил бы на его месте.
В моем положении лишь дальнейшая дерзость может меня спасти. Сигова с Платоновым я хорошо знаю – волки, не люди. Если пошел против них, надо идти без страха. Стоит не то что смириться, а полшага назад ступить – и мне конец. Почувствуют слабину, их тогда ничем не остановишь. Железа тут много, есть чем в темном углу по голове стукнуть.
Я еще молод, сколько можно в этой глуши куковать – считать чужие годы, когда свои проходят? Тайна моя – во мне самом, никто ею не овладеет, пока сам из своих уст ее не выпущу. Всё, что мог, я здесь совершил, больше мне в Нижнетагильских заводах делать нечего. Бог даст, летучий змей перенесет меня в Петербург, а Наталью с Феденькой я после к себе выпишу. Я у ней пятый месяц квартирую, за это время узнал ее и вижу, что лучшей жены нигде не найду. Такие цветы раз в сто лет родятся на мусорной куче, но их нужно пересадить в добрую почву и дать им защиту от бурь, не то они погибают, не успев порадовать нас красотой и ароматом.
Как дворянин я волен жить где вздумается, но самому на свои деньги ехать в Петербург, нанимать квартиру, покупать новое платье, чтобы в присутственных местах меня по нему встречали, при тамошней дороговизне ни моих, ни твоих денег не хватит. Да и до каких пор у тебя одолжаться? Пора честь знать, хотя мы и братья.
На здешнюю жизнь деньги пока есть, но я смотрю вперед и вижу, что и здесь они когда-нибудь кончатся. Что тогда? Осенью взялся нафту передваивать на масло для неугасимых лампад, и пошло хорошо, в первый месяц продал на 12 рублей, а во второй – на грош с копейкой. Сигов по всем церквам и монастырям разослал письмо, чтобы моего масла не брать.
Я вышел против него и искал правду не ради нее самой, а ради очищения души для постижения скрытой от смертных тайны, о которой знаешь один ты, но правда – такая вещь, что ищущий ее не может быть к ней безразличен. Пусть я ее не нашел, Сигов с Платоновым не наказаны, но с оглядкой на мои прошения оба стали посмирнее. Люди увидели, что, если смело обличать начальственные злоупотребления, они мало-помалу искореняются от страха обличаемых перед вышестоящими.
Для того, кто живал в Киеве, да хотя бы и в Петербурге, Нижнетагильские заводы – ад на земле. Черт попутал поддаться на демидовские посулы! Он, как сирена, заманил меня в эти чащобы, а ты не подумал залепить мне уши воском. Теперь помолись за брата Гришу, чтобы всё у него сладилось. Он, верится ему, в скором времени предстанет перед графом Аракчеевым или даже перед самим государем. Греческий огонь всё шире распространяется по русским сердцам, а государь тоже русский человек.
Пророчество
Игнатий Еловский. Журнал камер-секретаря императора Александра I
Август 1823 г
Наше маленькое царскосельское общество обсуждает новость: у нас может появиться еще один придворный медик, некто Константин Костандис, грек. Кто-то рекомендовал его государю как опытного, несмотря на молодость, диагноста и фармацевта в одном лице.
Он из семьи греческого хлеботорговца, окончил гимназию в Таганроге, изучал медицину в Париже и в Константинополе; в последнем – у потомственных лекарей-евреев, чьи предки лечили василевсов и стратегов, а от них перешли к султанам и пашам. После ужасной казни патриарха Григория, когда стамбульская чернь начала избивать греков-фанариотов, Костандис укрылся на французском судне, жил во Франции, но решил вернуться в Россию. Мать у него – донская казачка, русский язык – родной ему с детства. Лейб-хирургу Тарасову велено его испытать и принять в ассистенты, если он выдержит экзамен. Государь рад показать, что его отношение к морейским инсургентам не распространяется на греков как таковых.
Его позиция по греческому вопросу остается неизменной. Я убедился в этом во время его беседы с членом Библейского общества, бостонским квакером и аболиционистом Томасом Шиллитоу. Он прибыл к нам из Лондона, где жег сердца публики лекциями о несчастных неграх, изнывающих от непосильного труда на сахарных и табачных плантациях, и собирал пожертвования для выкупа их у хозяев. Наши дамы во главе с княгиней Голицыной приняли его, как Моисей – Богописаный закон, и носятся с ним как с писаной торбой. Деньги, выпрошенные у мужей на булавки, но пожертвованные на богоугодное дело освобождения черных невольников, позволяют им с чистой совестью таскать за волосы дворовых девок. Голицына добилась для Шиллитоу не только частной аудиенции у государя, но и разрешения находиться при нем в шляпе. Квакеры снимают шляпу только на молитве, перед Богом.
Переводчик не требовался, государь превосходно владеет английским. Он не раз высказывался против рабства и до недавнего времени покровительствовал Библейскому обществу; Шиллитоу имел основания рассчитывать на финансовое воспомоществование, но ему не следовало панибратски записывать себя в одну компанию с государем. А он с бестактной фамильярностью объявил, что их общая цель – торжество Евангелия в жизни народов. Государь деликатно промолчал, но я вновь отметил, как мастерски владеет он улыбкой глаз, этим искусством избранных.
Он сидел вполоборота к гостю, обратив к нему правое ухо. Левое, в юности пораженное громом артиллерии, почти не слышит. Я видел его профиль – ясный, словно вырезанный на камее. В фас лицо не имеет столь четкой формы и задает немало хлопот портретистам. Трудно найти два его схожих изображения. Злые языки уверяют, что он – Протей, с легкостью меняющий свои убеждения, а вместе с ними внешность, но изменчивость его черт свидетельствует не о зыбкости души, а о том, что воля, их формирующая, не смогла сузить ее до тех пределов, какие, по мнению общества, подобают мужчине. Иметь мягкие черты у нас дозволяется только детям и ангелам.
Подали чай с бисквитами и блюдом отборной земляники. Государь сам выращивает ее в оранжерее, и, бывает, в постные дни он ею одной и питается. Бисквитов с земляникой хватало для десерта, но на столе стояла и сахарница. При виде ее Шиллитоу твердо поставил ладонь на ребро между ею и собой, сказав, что сахар – плод труда невольников, он не употребляет его в пищу.
