Баронесса Юлия Криднер – племяннику, барону Криднеру
Апрель 1824 г
Из твоего письма я поняла, что интересующий тебя Мосцепанов, не желая открыть некую тайну присланному тобой майору Чихачеву, согласился изъяснить ее иносказательно и при этом упомянул какого-то змея. Отсюда ты и сделал свои выводы. Сейчас этот Мосцепанов состоит под судом в Перми, и ты спрашиваешь у старой тетки совета, как с ним поступить.
Изволь, вот тебе мой совет: употреби свое влияние на то, чтобы решение судебных мест было для него благоприятным, и он вышел бы на свободу. Захочет ехать в Петербург, не препятствуй. Возможно, его тайна – вздор, в чем я не уверена, коли речь идет о торжестве креста над полумесяцем, но если удастся устроить ему аудиенцию у государя, мой крестник поймет наконец, что даже в отдаленнейших наших провинциях зреет недовольство его политикой в греческом вопросе.
Ты поступил умно и совершенно правильно, не поделившись ни с кем своей догадкой о намерении Мосцепанова извести Змея. Сам Змей тем более должен оставаться в неведении, тут никакая предосторожность не будет лишней. Отпиши ему что-нибудь малозначащее, и пусть он про это дело забудет. Благодарности от него ты всё равно не дождешься, а уже одно то, что ты знаешь его прозвище и делаешь его достоянием других, может доставить тебе большие неприятности. Ты – мой племянник, а Змею известно мое к нему отношение. Мне он навредить бессилен, зато не упустит случая отыграться на тебе.
Не пойму только, почему ты думаешь, что Мосцепанов хотел заинтриговать Аракчеева своей мнимой тайной с целью быть доставленным к нему в Петербург и отравить его при личном свидании. Как при свойственном тебе трезвомыслии подобная идея могла прийти тебе в голову? Ты что, белены объелся?
Это очень маловероятно даже при условии, что твой штабс-капитан просто тронулся умом. Из рапорта майора Чихачева, который ты для меня скопировал, можно вывести, что он находится не в здравом рассудке, но это будет ошибочное умозаключение. Поверь моему жизненному опыту и знанию людей, ты имеешь дело с человеком, полностью отдающим себе отчет в своих действиях. При всех его причудах Мосцепанов не может не понимать, что могущество Змея никак не простирается до того, чтобы удержать государя от помощи грекам. Полагаю, под змеем он разумеет совсем другое лицо.
Он намекнул, что его тайна относится к будущей войне с турками, в связи с чем и был им упомянут змей с черной кровью. Да, мы с тобой не заблуждаемся насчет цвета крови в жилах графа Аракчеева, но заметь, речь идет не о простом змее, а о крылатом. Нельзя исключить, что под ним разумеется сын египетского Мехмеда-Али, генерал Ибрагим-паша. Коли так, не мне одной, следовательно, открылось, что он и есть предреченный пророком Исайей летучий дракон. Крылья – паруса его кораблей.
Узнай у Мосцепанова, права ли я, и если да, пусть скажет, откуда он это взял. Тебе нужно под каким-либо предлогом заехать на гауптвахту и встретиться с ним наедине, но ни в коем случае не действовать нахрапом, а то легко испортить дело. Больше одного раза тебе с ним видеться нельзя, иначе тебя заподозрят в желании что-то у него выведать в обход следствия и донесут в Петербург, значит, ты должен расположить его к себе заранее, до твоего к нему визита.
Прикажи судьям обходиться с ним помягче, облегчи ему пребывание под стражей, и пусть он не от тебя, а как-нибудь стороной узнает, кому обязан этими послаблениями. Хорошо бы кто-нибудь из близких тебе чиновников, инспектируя гауптвахту, как бы невзначай обмолвился при нем, что ты тоже филэллин. Знаю, что это не так, но тебя не убудет, зато ты завоюешь его доверие и вызовешь его на откровенность. О результатах ты, конечно, не забудешь известить любящую тебя тетку.
Григорий Мосцепанов – Наталье Бажиной
Май 1824 г
Слава-те Господи, я в Перми, на гауптвахте, а это не то, что острог. Баня есть, на каменке белье прожарил, и вошей почти не стало. Дали мне постель, в праздничные дни щи варят мясные, по воскресеньям в церковь водят и в торг отпускают. Брат Матвей денег прислал, могу прикупать себе съестного что душа пожелает. Для караула солдатик со мной ходит, но без ружья. Дам ему копейку, и он всё купленное за мной носит. Я иду барином.
Разрешили и письма сдавать на почту, правда, по прочтении их судейским секретарем. Он печать ставит, что посылать дозволяется, без нее не принимают. Плату берут по весу. До Петербурга один лот на полтину тянет, до Казани – 23 коп. До Нижнетагильских заводов тарифа нет, а по верстам насчитали 18 коп. Я взялся сам считать, вышло 14 коп., но их не переспоришь. С упаковкой и печатями выходит недешево. Они сургуч льют не скупясь, бумагу на пакеты берут тяжелую, и весы у них испорчены – много что-то показывают.
Арестантов на гауптвахте двое, не считая меня, оба офицеры. Один жену убил, второй – вор, казенное имущество жидам продавал. Этот со скуки учит нас разным карточным играм, но ты за меня не бойся, на деньги не игрываем. Он бы и рад, да я тоже не дурак, вижу, что у него колода не фабричная. Дамы с четырьмя глазами, вторая пара во лбу, у короля червей одна щека толще другой, как от гнилого зуба раздуло. Рубашки, чтобы крап скрыть, до того пестры, аж в глазах рябит.
В Перми смотреть нечего, кроме Камы. Она, конечно, не Днепр, до Днепра ей как до звезды небесной, и берег лысый – трава и глина, с киевскими горами не сравнить, но тоже крутой, с обрыва в ясную погоду видно, как леса на заречной стороне синими грядами стоят до самого горизонта. А если еще теплым ветром опахнет, от простора душа заходится, как будто обещано мне жить сто лет и горя не знать.
Больше ничего хорошего нет.
Каменных домов мало, церквей каменных всего две. Есть чистый трактир в местности Разгуляй, там же питейные дома, но я в них не хожу и вина не пью. Лишь раз или два зашел спросить, что оно тут сто́ит. И что, думаешь? Акцизное, как везде, по 30 коп. штоф, а сладкие водки, наливки и настойки, которые идут по вольным ценам, в Перми дешевле, чем у нас в заводах. У нас они дороги, потому что разницу Сигов себе в карман кладет.
Съестное тоже дешево, особенно соленья. Мясом не во всякое воскресенье торгуют, главный товар – рыба, ее и ем, хотя я до рыбы не большой охотник. Кому отдать, чтобы изжарили, всегда найдется.
Май на исходе, ночи стоят светлые, как в Петербурге. В загородном саду малиновки поют, пеночки, соловьи. Слушаю их и мечтаю, как с тобой лягу. Дело мое вдруг приняло благоприятный оборот. Судейские со мной вежливы, не кричат, ногами не топают. Из этого, также из кое-каких сделанных мне намеков я составил мнение, что губернатор, барон Криднер, взял мою сторону. Надеюсь, к осени отпустят.
Осенью здесь ожидается из Астрахани персидская гостья – холера морбус, но я тогда уже дома буду. Не поспею, тоже не беда. Не заболеешь, если солений не есть, а на тощее сердце съедать ложку тертой редьки. Еще, говорят, помогает, если на воротах со стороны улицы большими буквами написать мелом: “Хозяев дома нет”. Предполагается, что холера хотя и персиянка, но русской грамоте обучена. Прочитает и пойдет себе мимо.
