А что ей еще остается? Только согласиться. Она давно поняла: если Флорио что-то решит, никакие силы не заставят его переменить свое решение. В нем слишком много гордости, и еще больше — упрямства.
Иньяцио прощается, оставляет их одних. Винченцо, задумавшись, потирает бородку с проседью.
Причина? У него не хватает смелости признать, что он боится. Не за себя, конечно. За сына.
Время делает круг, спешит в будущее, которое никому не дано предугадать. Странное беспокойство вибрирует в воздухе, сгущает краски, вселяя в людей подозрительность, неуверенность, страх.
Это началось меньше месяца назад, в первых числах апреля 1860 года. Люди до крайности устали от политики Бурбонов, устали от злоупотребления властью, высоких налогов, необоснованных арестов и показательных процессов. Многочисленные мелкие вспышки народного недовольства предвещали большой пожар. Сначала вооруженный бунт в Боккадифалько, через два дня — восстание в монастыре Ганча, главной францисканской обители в сердце Палермо. Монахи укрыли у себя мятежников, но один трусливый монах донес на них, и солдаты окружили церковь и монастырь, перекрыв все пути для отхода повстанцев. Тринадцать человек арестованы, более двадцати убиты. Звон колоколов, когда монахи били в набат, призывая город к мятежу, стал погребальным звоном. Только двум повстанцам удалось бежать. Несколько дней они прятались среди трупов в склепе. Потом выбрались через отверстие в стене церкви благодаря помощи местных женщин, которые, чтобы отвлечь солдат, разыграли ссору.
Этот бунт был последним в череде ему подобных, или был началом чего-то более мощного? Никто ничего не знал. Некоторые палермцы свозили в безопасное место имущество и отправляли семьи подальше от города. Другие решили переждать.
Одно было точно: люди больше не желали терпеть Бурбонов.
Винченцо встает, подходит к жене. Не обязательно высказывать все, что у него на душе: жена видит его насквозь.
— Мне было бы спокойнее, если бы он уехал, — говорит Джулия глухим голосом.
— Знаю, — Винченцо тихо качает головой. — У меня не выходит из головы тот парень, которого убили на площади. Какой страшный конец!
Джулия сжимает ему руку.
— Себастьяно Камарроне? Выживший после казни?
Он кивает.
Это случилось через несколько дней после разгрома мятежа. Чтобы каждый собственными глазами увидел, чем он рискует, идя против Бурбонов, пленники — уже не мальчишки, но еще не мужчины — были расстреляны на площади на глазах у родственников. Но Себастьяно Камарроне чудом выжил. Был ранен, но не убит.
Винченцо рассказывали, что мать попыталась подойти к нему, громко просила прощения у короля за сына. Ведь, как гласит закон, кто выживает после казни, того милуют.
Но ему выстрелили в лицо.
Когда все закончилось, солдаты с трудом затолкали трупы в четыре гроба и свезли их в общую яму. Улицы города все еще в крови, стекавшей на дорогу с телеги, — никто не захотел смывать эту темную полосу.
— В голове не укладывается, — шепотом произносит Винченцо. — Он похож на нашего сына. Умный, брал уроки. И эти мерзавцы безжалостно убили его!
Винченцо не склонен к сочувствию. Но сейчас недопустимо делать вид, что произошедшее его не волнует.
— Кровожадные твари! — Джулия закрывает лицо руками. — Не могу забыть страдания его бедной матери. Вот почему я хотела, чтобы Иньяцио уехал: никогда не знаешь, что может случиться! — Она поворачивается, смотрит на дверь. — Мы прожили свою жизнь, а он…
Муж обнимает ее за плечи одной рукой, целует в лоб.
— Знаю. Но он так решил.
Она хмыкает.
— То, что Иньяцио такой же упрямец, как и ты, меня не успокаивает.
Он снимает руку с плеча Джулии, идет в комнату одеваться. Просит позвать сына и дает распоряжение конюху, чтобы его экипаж сопровождали вооруженные слуги.
* * *
Экипаж, в котором они едут в Палермо, отправляется с виллы «Четыре пика» на рассвете. Как и много лет назад, Винченцо решил переехать сюда, поскольку на виа Матерассаи слишком опасно. Виллу с крепостными стенами и выходом к морю легче защищать.
Холод с моря кружит в воздухе, пробирается под пальто, вызывая у обоих мужчин дрожь.
Винченцо занимает место напротив сына. Наблюдает за ним в полумраке. Высокий лоб, волевой подбородок — Иньяцио очень похож на его отца Паоло. Только характер другой. Да, он обходителен, шарман. Единственный из всех Флорио принят в «Казино дам и кавалеров», лучший аристократический клуб города. Он умный молодой человек, в нем есть сметливость и природное изящество, унаследованные от Джулии. Но то, что больше всего восхищает Винченцо в сыне, — это его обворожительная холодность.
— Твоя мать обеспокоена. И она права. — Двумя пальцами он отодвигает занавеску на окошке. — Ты был еще маленький, когда двенадцать лет назад вспыхнуло восстание и я оказался в самой его гуще. Будет и правда лучше, если ты уедешь в Марсель. Здесь может произойти все, что угодно. Мне было бы спокойнее, если бы ты находился далеко отсюда.
— Я предпочитаю остаться, — отвечает Иньяцио с решительным видом. — Вам нужна помощь в управлении делами, и у меня много знакомых, они предупредят, если что-то произойдет в ближайшее время.
— Похвально. — Отец откидывается на спинку, положив ногу на ногу и обхватив руками коленку. — Тебе двадцать один год, и ты сам знаешь, что делать. Я подумал, что ненадолго съездить во Францию тебе не повредит, тем более в такое время… Ты мог бы познакомиться там с хорошенькой француженкой, провести с ней время, пока здесь не уляжется буря. К тому же, уверен, такой парень, как ты, наверняка не только пялился на подружек сестер.
Иньяцио заливается краской. Отец не замечает, как начинают подрагивать его сжатые губы, как он набирает воздуха в грудь и замирает.
Только он знает, чего ему стоило отказаться от предложения ехать во Францию. А он бы хотел вернуться туда. Он хотел бы этого больше всего на свете. Но не может и не должен.
На секунду болезненное воспоминание выводит его из равновесия, острое, как осколок стекла, красотой и блеском которого нельзя не восхищаться. Белокурые локоны, рука в перчатке, опущенная голова, попытка скрыть слезы расставания. Потом письма, много писем.
Никто не должен знать, что произошло в Марселе. Особенно отец.
Отец сейчас как никогда нуждается в нем. Отец — отяжелевший, усталый, постаревший.
Иньяцио никогда не смог бы пренебречь своими обязанностями, не смог бы разочаровать отца. Не этого ждут от наследника дома Флорио.
Винченцо замечает, что сын покраснел, но принимает это за смущение. Иньяцио никогда ему не рассказывает о своих амурных делах. Он хлопает его по колену.
— Да, сын мой. Знаю, что ты мужчина.
Вскидывает брови в знак солидарности.
