Фавиньяна — это скала из туфа, думает Иньяцио. Чуть поскребешь — и наткнешься на желтый и плотный слой в крапинках ракушек. Земля здесь каменистая, но местные жители умудряются разбивать садики и огороды даже на дне туфового карьера, где стоит мутная солоноватая вода.
Потом, как только привыкаешь к запаху рыбных потрохов, наконец замечаешь море — буйного синего цвета, живое, суровое.
Море, которое приносит богатство.
Остров тишины и ветра. И Иньяцио думает, что ему бы хотелось жить в таком месте — принадлежать ему, ощущать его внутри себя как свою плоть. Быть одновременно и хозяином, и сыном этого острова.
Он еще не знает, что так и будет.
* * *
Сильный хлопок двери, звуки яростных шагов, крики. Джулия отрывается от вышивания, вскидывает брови.
— Но… что могло случиться?
Джузеппина поводит плечами.
— Полагаю, mon père.
Они переглядываются.
— Не в духе, вдобавок.
Они откладывают работу, направляются к комнатам, откуда доносится шум.
Джузеппина — тростинка шестнадцати лет с огромными темными глазами, единственной красивой чертой неприметного лица, — нрава кроткого и покладистого.
Подходя к столовой Джулия узнает голос Винченцо. Там, нахмурившись, со скрещенными руками, сидит в кресле Анджелина. Над ней нависает отец.
— Что происходит?
Взгляд мужа пригвождает ее к порогу столовой.
— Что происходит? — повторяет Джулия. — Что случилось, Винченцо?
— Мой глубокоуважаемый отец обвиняет меня в том, что я срываю его матримониальные прожекты. Говорит, надо вести себя соответствующе и упрекает в том, что я недостаточно красива. Как будто это не вы меня произвели на свет!
Ответ Анджелы как ядовитая стрела.
— Не смей отвечать в таком тоне! — пресекает ее Джулия.
Анджелина сейчас именно такая: колючая и злая. Она не относится к девушкам, на которых заглядываются, и Джузеппина тоже. Но, с горечью признает Джулия, она права. Природа, к сожалению, не была щедра к ее дочерям, не одарила их красотой и изяществом.
Джузеппина подходит к сестре, крепко обнимает ее, желая утешить.
— У меня была встреча в клубе с Кьярамонте Бордонаро. Я подкинул ему идею союза между нашими семьями. Анджеле уже восемнадцать… — Вена на лбу Винченцо часто пульсирует. — Но нет, кажется, наши дочери не… вызывают интерес. И ничего не делают для того, чтобы обратить на себя внимание.
Анджела смотрит на него с прищуром. Сходство с бабушкой со стороны отца — бесспорное.
— Ни меня, ни сестру не приглашают на приемы. А почему? Потому что мы сидим в этих четырех стенах и не имеем возможности завести знакомства. Общаемся лишь с несколькими сверстницами. Нас считают служанками, одетыми в господские платья. У нас совсем нет друзей. Но нашего брата, в котором все души не чают, приглашают во все клубы, он ездит на лошадях в парк «Фаворита» с дворянскими детьми. Вы повсюду возите Иньяцио с собой, знакомите его с разными деловыми людьми, представляете его чуть ли не как единственного вашего ребенка, а теперь говорите, что сложно найти мне мужа? Вы никогда не задумывались, чья это вина?
— Успокойся, сестренка моя… — Джузеппина гладит ее по лицу. — Нельзя так говорить с отцом…
— Как же, нельзя!.. Он наш отец! А мы что такое, Пеппина? Кто мы? Никто и ничто, вместе взятые? Или мы не его дочери? Но послушать его, так существует только Иньяцио, Иньяцио, Иньяцио! — В ее нарастающем крике — злость, ревность, горечь.
Джулия видит, как глаза дочери наполняются слезами.
Винченцо нервно сжимает и разжимает кулак. Подходит к ней.
— Что ты имеешь в виду?
— На сегодня хватит!
Джулия редко повышает голос. Но когда делает это, все замолкают.
— Вы обе, в свою комнату! — указывает она на дверь. Затем, уперев руки в бока, разворачивается к мужу: — В кабинет. Сейчас же!
Стремительно уходит, не убедившись, что он идет за ней.
Она не просто злится — в ее шагах, учащенном дыхании есть что-то большее. Когда дверь закрывается, Джулия оборачивается. Кричит:
— Как ты мог поступить так, ничего не сказав мне? — Она не может совладать с гневом, лицо становится пурпурным. — Предложил наших дочерей своим компаньонам по выгодной цене? — Переходит в наступление: — Они что тебе, лыковые торбы?
Винченцо растерян.
— Они уже невесты. Почему бы не подумать о подходящей партии?
Не в первый раз об этом заходит разговор, но сегодня Джулия воспринимает его по-другому. Более категорично. Враждебно. Как будто режут по живому, и она знает: без боли рана уже не заживет.
— Они хорошие девушки. Не Венеры, да, но милые и деликатные. И, конечно, их не приглашают не потому, что они плохо воспитаны. По другой причине.
— И ты туда же? Не устраивай сцену. Они — невесты, за ними дают щедрое приданое, тут нечего больше обсуждать, мужчин сейчас только это интересует, — раздраженно произносит Винченцо. — Я не позволю им выйти замуж за первого встречного, потому что они носят имя Флорио!
— Ты прекрасно знаешь, что имени и денег недостаточно. Даже сейчас.
Это не сомнение. Это утверждение. И Винченцо молчит, потому что жена права.
Он подходит к столу, садится. Утыкается лицом в сжатые кулаки.
Сначала возникло подозрение. Оно зрело внутри него несколько месяцев, с тех пор как он пустил слух о своих дочерях на выданье.
Затем подозрение подтвердилось. Не кто иной, как Габриеле Кьярамонте Бордонаро, только что швырнул ему подтверждение в лицо с отличающей его бесстыжей искренностью:
— Дон Винченцо, вы знаете, я не стесняюсь высказывать вам свое мнение. Прямо вам говорю: мои сыновья не женятся на ваших дочерях, и не потому что они для нас малопривлекательные партии или что я не уважаю вас… иначе я не вел бы с вами дела. Напротив, я был бы рад породниться с вами. Но вы знаете, нет нужды повторять: деньги — одно, а семья — дело совсем другое. А ваши девочки родились в обстоятельствах, скажем так… определенных.
Он долго не мог прийти в себя от услышанного.
Давно он не испытывал подобного стыда. Винченцо встает из-за стола. Возможно, думает он — пока ходит по комнате и пересказывает их разговор жене, — последний раз переживал такое страшное унижение только в молодости.
— Вот так. Я не подхожу, — заключает он тихим голосом, пропитанным ненавистью и горечью. — Наши дочери не подходят. Я, создавший дом Флорио… мы не подходим.
И глядя на Палермо, раскинувшийся под октябрьским солнцем, не замечает, что у Джулии глаза наполнились слезами.
— Брак с дворянской семьей. Он нужен тебе, а не им, — произносит она тихо, опасаясь, что вот-вот разрыдается. Старая боль бушует в ней с новой силой. — Это то, что не получилось у тебя, да?
