Винченцо ограничивается кивком головы, затем спрашивает:
— Кто в списке на высылку?
Ризо разводит руками.
— Те, кто больше всего высовывался: Руджеро Сеттимо, Розолино Пило, Джузеппе Ла Маза, князь ди Бутера… человек сорок. Легко отделались.
В этот момент в комнату влетает человек с взволнованным лицом и красным с залысинами лбом.
— Вы! — он тычет пальцем в двух аристократов и Флорио. — Вы продали наш остров за миску чечевичной похлебки!
— Дон Паскуале, это конец. Все спасаются как могут. Понимаю, ваши идеалы разрушены, но мы не могли поступить иначе… — пробует утихомирить его барон Турризи.
— Для вас я — синьор Паскуале Кальви. Моя политическая вера отвергает дворянские титулы. А с вами однозначно у нас нет никакой надежды на перемены. — Он смотрит на них в упор, в его взгляде ярая злоба. — Я и мои товарищи мечтали о свободной Сицилии, независимой земле, союзнице других итальянских государств. Никто из вас по-настоящему не хотел этого, никто! Мы боролись впустую. А сейчас из-за вашего бездействия мы заплатим за всех. Мое имя в списке сосланных. Я вынужден покинуть свою родину! Вы струсили — и обрекли меня и других сынов этой земли на скитания! Если бы у вас хватило смелости, если бы вы вооружились и боролись, сейчас неаполитанцы не стояли бы у ворот нашего города.
Винченцо не дает ему продолжить.
— Кальви, слишком поздно для воззваний и риторики. Благодарите Бога, что рядом с вашим именем нет креста или что в это самое время вы не сидите в крепости Уччардоне, куда я лично препроводил бы вас. Знайте это.
Mors tua vita mea. Твоя смерть — моя жизнь.
Паскуале Кальви делает шаг в сторону Винченцо. Отчаяние жжет его, как огонь.
— И это говорите вы?! Когда я и Руджеро Сеттимо умоляли вас защитить город, вы пошли на попятную, так же как и все остальные, взять хотя бы этого голодного пса, что рядом с вами, Кьярамонте Бордонаро. Вы сдались Филанджери. Трусы!
— Вы отправляли нас на верную смерть! А мы хотим жить, Кальви, и жить долго. Неужели вы не понимаете, что, сдавшись, мы избежали чудовищного кровопролития?
Но тот не желает ничего понимать. Его глаза наполняются слезами.
— Вы, Флорио, ничтожество, у вас черная душа. Вы все — безродные псы. Вы должны были защищать город, а не поднимать лапки кверху при первой же угрозе, из страха за свои интересы и деньги.
— Да вы хоть знаете, скольким людям я даю работу? — рычит Винченцо, приближаясь к нему. — Знаете, что такое для Палермо дом Флорио?
Кальви отталкивает его.
— Будьте вы прокляты! — кричит. — Чтоб вы прогорели, вы, ваши деньги и ваша гнусная порода! И чтоб пролили столько же слез, сколько я!
Сердце Винченцо погружается во тьму. Он чувствует, как она добирается до головы, заволакивает глаза.
— Вы что, проклинаете нас? — Кулаки сжимаются и разжимаются. — Я тоже могу наслать на вас проклятия! Только мои сразу сбудутся!
— Прекратите! Все кончено, Кальви! — барон Турризи хватает Кальви за руку. — Как бы мы могли выстоять после того, как пали Мессина и Катания? С каким оружием, с какими резервами? Что у вас в голове? Разделенное надвое королевство? Республика внутри разрушенных городских стен? Ничего нельзя было с этим поделать. Помилование короля уже многого стоит.
Кальви смотрит на него с ужасом, с отвращением — словно видит впервые.
— Для вас, быть может.
С улицы доносятся крики, грохот брошенных в стену дворца камней.
— Вы слышите народ? Они не хотят сдачи города!
Камень падает на пол, майолика трескается. Паскуале Кальви разводит руками. На лице — страдание, к которому трудно остаться равнодушным. Страдание того, кто влюблен в свою землю, кто верил в другое будущее, кто преданно, рискуя жизнью, служил своим идеалам. Страдание того, кто отныне вынужден жить в изгнании.
— Вы обрекли нашу землю на рабство. Надеюсь, эта мысль не даст вам покоя ни днем, ни ночью, и однажды ваши дети отвернутся от вас, упрекая вас в трусости.
Он выбегает, а город будто сотрясается от криков и выстрелов.
Турризи в нерешительности, хочет выглянуть в окно. Отходит.
— Лучше уйти. Вернемся, когда все успокоятся.
Они молчаливо кивают в знак прощания и расходятся, пробираясь мимо чиновников и приказчиков. Двери за ними закрываются.
Тунец
Октябрь 1852 — весна 1854
Кто на кого похож, тот с тем и схож, и расхож.
Сицилийская пословица
В то время как в Европе после подавления мятежей 1848 года с трудом поднимает голову национально-освободительное движение, Фердинанд II пытается удержать в своих руках Королевство обеих Сицилий. Однако предпринимает для этого весьма непопулярные меры: обязывает Сицилию выплачивать большой государственный долг и приостанавливает на неопределенный срок действие конституции, утвержденной Сицилийским парламентом в марте 1848 года. Народ и местные власти, уставшие от нестабильности последних лет, подчиняются диктату, и даже дворяне не принимают участия в происходящих время от времени мятежах. Разрозненные крестьянские бунты продолжаются, но не находят широкого отклика в городах.
Давление английского правительства, направленное на ослабление налогового гнета и полицейского режима на Сицилии, не возымело действия. Королевство Бурбонов являет собой образец реакционной власти с ослабленной внутренней и внешней политикой. Потому неудивительно, что сын Фердинанда, Франциск II, взошедший на престол в 1859 году, оказывается окружен в основном ретроградной и ревностно охраняющей свои интересы аристократией. Будучи неспособным свернуть с политического курса отца, Франциск фактически препятствует югу Италии двигаться по пути экономического и социального развития.
Однако патриотический порыв изгнанников 1848 года не иссяк, им охвачены сочинения и выступления многих из них, среди которых Джузеппе Ла Маза, Руджеро Сеттимо и молодой, боевитый адвокат из Риберы, что в провинции Агридженто, — Франческо Криспи.
«Невод закинут, сети расставлены. Тунец заплывет в них ночью, на полную луну», — пишет Геродот в V веке до нашей эры. Так было на протяжении столетий. Так происходит и сегодня.
Тунцы — мирные рыбины с серебристой кожей, способные проплывать многие десятки километров стаями в сотни особей. Сонмы тунцов наполняют море брызгами, волнами, шумом. Они приплывают из Атлантического океана в Средиземное море на нерест весной, когда вода теплая. Их мясистые тела готовы к спариванию.
Тогда и начинается тоннара.
Потому что тоннара — это не только цеха, марфараджу.
Это еще и система сетей, разгороженных на так называемые комнаты: способ, придуманный арабами, перенятый испанцами и доведенный до совершенства на Сицилии.
