Уютно свернувшись калачиком под одеялом, Иньяцио листает книгу, взятую с полки у отца. Это не детская книга, но ему неважно. Важно не думать, не вспоминать ужасный момент, когда он умирал в одиночестве, под водой, заполняющей его легкие. Тогда, говорит он себе, он первый раз пережил страх смерти. Это чувство он запомнит на всю жизнь.
Иньяцио с головой погружается в книгу, читает по слогам, рассматривает картинки, перекатывает во рту иностранные слова, как леденцы, пробует их на вкус.
Корабли. Много.
За этим занятием застает его Винченцо, когда возвращается с литейного завода, где он провел весь день, уверяя рабочих, что уголь, железо и олово придут вовремя.
Он открывает дверь, стоит на пороге.
— Чем занимаешься? — спрашивает. — Что рассматриваешь?
Иньяцио поднимает глаза от книги, и Винченцо не может не отметить, как он похож на Джулию. Но есть в нем что-то и от дяди, чье имя он носит, от того Иньяцио, который вырастил его, который всегда готов был подставить ему плечо. Какое-то спокойствие, невозмутимость и в то же время решительность.
Ребенок выскальзывает из-под одеяла, приветствует отца легким поклоном головы. Не говоря ни слова, протягивает ему книгу.
— «Гидрографическая карта, таможенный и статистический справочник по Сицилии» Франческо Аранчо. — Винченцо не может удержаться от смеха. — Ты читаешь эту книгу? — Но в вопросе удивление, а не насмешка.
— Мне нравится рассматривать географические карты и пароходы, — объясняет Иньяцио, пока отец пролистывает книгу. — Смотрите, — добавляет, указывая пальчиком на страницу, — вот бухта Кала. Здесь написано, где за городскими стенами реки впадают в море.
Винченцо кивает, поглядывая искоса на сына, который робко пересказывает ему то, что понял из рисунков и слов.
Сын вырос, а он даже не заметил. Пришло его время позаботиться о нем. Все-таки Джулия — женщина, а Иньяцио не может вечно цепляться за юбку матери.
— Послезавтра возвращаемся в Палермо, — резко говорит он, закрывает книгу и возвращает ее сыну. — Здесь становится холодно.
Но причина не только в этом. Если ребенок читает атлас, значит, ему пора серьезно учиться, и надо приступать немедленно, нельзя терять время.
* * *
В восемь утра 12 января 1848 года мирное течение обычного дня нарушают пушечные залпы.
От грохота дрожат стекла и кричат служанки дома Флорио на виа Матерассаи.
Двенадцатилетняя Анджелина обнимает и успокаивает Джузеппину, Иньяцио же сидит на постели с растерянным, заспанным лицом.
Во время второго залпа Иньяцио соскакивает с кровати и бежит к матери.
— Мама, мама! Что случилось?
Джулия опускается на колени, обхватывает ладонями его лицо.
— Думаю, это как-то связано с днем рождения короля…
Но сама она не верит в то, что говорит, и Иньяцио замечает ее страх и смятение.
— Правда?
К ним подбегают сестры. Рассказывают, перебивая друг друга: они выглянули в окно и увидели, бегущих по улице вооруженных людей.
Еще залп. Крики.
Дети прижимаются к матери, стены дрожат, слуги кричат от ужаса. Грохот пушек стихает, и теперь где-то в отдалении слышна стрельба.
Выстрелы.
На празднование все это не похоже. Вдруг Джулия вспоминает увиденные на днях воззвания, расклеенные на виа Толедо, которые потом сорвали неаполитанские солдаты. Прокламации призывали к восстанию.
Она обсуждала это с братом Джованни, пришедшим навестить ее несколько дней назад и сообщить о матери, у которой поднялся жар. Она тогда спросила, что он думает о прокламациях, расклеенных ночью по всему городу. Есть ли повод для беспокойства?
— Огонь, тлеющий под пеплом. Помнишь восстания в тридцать седьмом году, во время холеры? С тех пор ситуация обострилась. Сначала выслали и приговорили к смертной казни предводителей мятежей. Потом король Фердинанд отдал приказ, чтобы все городские должности занимали неаполитанцы, а сицилийцам это не по нраву. Тебе сложно понять, потому что ты живешь в достатке, — сказал он и обвел руками роскошную обстановку гостиной дома на виа Матерассаи, — а на улицах неаполитанские солдаты насилуют женщин. А если мужья протестуют, то оказываются за решеткой, в тюрьме «Викариа». Я уже не говорю о двойном налогообложении на зерно. Бурбоны не жалуют собственный народ. И правильно, что люди пытаются изменить ситуацию, пусть и с помощью насилия. Насколько я знаю, в Милане происходит приблизительно то же самое: австрийцы посадили город на цепь, и город их ненавидит.
— Но здесь не Милан. В Палермо и на Сицилии нет философских кружков, как в Милане. Я хочу сказать, здесь… — Джулия энергично размахивает руками, как бы отгоняя мысль, которая ее тревожит. — Дворяне даже не представляют себе, как можно поставить под сомнение свои привилегии или уступить часть своей земли. Здесь каждый защищается как может, и бедняки остаются бедняками, потому что никто не пытается открыть глаза крестьянам или мастеровым на положение вещей…
— Это ты так думаешь. — Джованни наклонился вперед, поглядывая на дверь. Знает, что Винченцо не любит такого рода разговоры, считает их бессмысленными. — В Палермо есть люди, которые хотели бы все изменить. Интеллектуалы есть и среди дворян, и среди буржуазии, они надеются, что сумеют направить людей этой земли, желающих распоряжаться собственной судьбой. Но их мало, слишком мало.
— Но тогда… — Джулия округлила глаза, больше от удивления, чем от страха.
Джованни вздохнул.
— Поверь мне, Джулия. Я не знаю, что будет, но слухов вокруг много, и они только ширятся. Прокламации, расклеенные по городу и призывающие народ вооружаться, — это последнее предупреждение. Да, солдаты Королевской гвардии их срывают, втаптывают в грязь и смеются между собой. Говорят, что, если палермские жители поднимутся, их встретят огнем и повесят на мачтах фрегатов, если не хватит виселиц. Но в этот раз все по-другому, это витает в воздухе. Люди смотрят на солдат без страха, сплевывают, когда те проходят мимо. Палермо устал от налогов и превышения власти. Бурбоны перегнули палку.
Джулия охает, теперь она понимает, что Джованни был прав и час мятежа настал. И что 12 января 1848 года, в день рождения короля…
— Закройте окна! — кричит она. Потом смотрит на детей, и ее страх набирает силу. — Одевайтесь! — приказывает она дрожащим голосом. — Одевайтесь и будьте готовы к отъезду.
* * *
Винченцо с рассвета уже на ногах, в кабинете с видом на площадь Сан-Джакомо. В недавно купленном здании, где разместилось торговое представительство дома Флорио. При первом залпе он поднимает голову от бумаг. Перед ним стоит секретарь Джованни Карузо.
— Что это?
Еще один залп.
— Не знаю, — Карузо разводит руками. — Может, праздник в честь дня рождения короля? Он не сегодня?
