— Ничего не хотят делать. — До Винченцо долетает голос старика, притулившегося на табурете у входа в строение. — Им только монеты подавай.
Они обмениваются взглядами: смиренным и горьким — старик; любопытным — Винченцо.
Вместе с Карло они входят в тоннару. Везде песок и пыль: туф раскрошился, кирпичи разъела морская соль. Здесь стоит запах моря и водорослей вперемешку с едким запахом сухой соли. Собаки крутятся возле лодочного спуска, ребятишки гурьбой бегают рядом с ними, норовя скрыться от материных глаз.
Как только они выходят во двор, в нос ударяет невыносимая вонь, напомнившая Винченцо ту, что стояла в Палермо во времена холеры.
— А это что, кладбище?
— Вроде того. Там дальше, в «лесу», «рыба», чтобы кровь стекала, — объясняет Кордова. — А перед «лесом» лежат мучари.
— Знаю, мучари — это лодки для забоя тунца. У меня отец и дядя были моряками. А там что?
Карло, не знающий диалекта, с удивлением наблюдает за ними:
— О чем вы говорите?
— Он объясняет мне, почему здесь такая ужасная вонь: в той стороне, которую они называют «лесом», они подвешивают тунцов, чтобы из них вытекала кровь, и сваливают там скелеты, а здесь, впереди, сложены лодки для ловли — мучари…
В этот момент из постройки выходит мужчина. На нем помятая одежда и соломенная шляпа в красных пятнах спереди.
— Что вы здесь делаете? Давайте, давайте отсюда!
Кучка людей отступает назад, но не расходится. Расталкивая их, человек останавливается напротив Кордовы и грубо отчитывает его:
— Дон Вито, почему вы не позвали меня? Я сам встретил бы нашего гостя.
Взгляд рыбака тускнеет.
— Мы не знали, что они приедут. Они как с неба свалились.
Винченцо медленно поворачивается. Карло знает эту его манеру и наблюдает, скрестив руки на груди, что будет дальше.
— Он прав, никто не знал о моем приезде. А вы кто?
— Саро Эрнандес к вашим услугам. Я бухгалтер. А вы, должно быть, дон Флорио. Мое почтение, — бухгалтер учтиво кланяется. — Вы приехали вот так? Я хочу сказать… с вами никого нет, кроме секретаря?
— А что вам не нравится? И он не секретарь. Это синьор Карло Джакери, архитектор.
Эрнандес смутился.
— Нет… Но я, признаться, не ожидал вашего визита так скоро. Нам сказали, что… Я ждал вас через несколько дней. И к тому же я не думал, что вы приедете один.
— А я приехал сейчас. Пойдемте, нам надо поговорить.
Кабинет — комната, наполненная солнечным светом, без тошнотворного смрада, который стоит во дворе. Эрнандес показывает конторские книги.
— Значит, за этот забой пока что у нас три тысячи тонн тунца, — подсчитывает Винченцо. — Сейчас май, лов только начался, значит, будет еще…
— Да, ожидается гораздо больше. Уже видели косяки, которые…
Винченцо не дает ему закончить, оборачивается и смотрит на раиса, стоящего в дверях.
— Вы, мастер Кордова, что об этом думаете?
Тот кивает.
— Будет еще больше. Вдобавок много сардин.
Бухгалтер волнуется, берет несколько счетов.
— У нас еще осталась соль вашего компаньона Д’Али. Соль из солевых копей Трапани отличного качества, и…
— Это меня не интересует, — сухо обрывает Винченцо. — С этого момента все будет по-другому.
Он подходит к раису, останавливается перед ним. Они почти одного роста, может, одного возраста, хотя рыбак кажется намного старше.
— Мы всё здесь переменим.
Саро Эрнандес сжимает в руках листы.
— Всё переменим? Что это значит? Не понимаю.
— Помимо соленого тунца мы будем производить другой, — объясняет Винченцо, не глядя на него. — Вы слышали про цингу, да? Из-за нее продажи уменьшились, потому что судоходные компании и моряки друг другу больше не доверяют. А посему мы поступим по-другому.
Он пристально смотрит на раиса, прямо в его светлые глаза, и наконец замечает в них проблеск любопытства.
— С парохода, который привез меня сюда, прямо сейчас выгружают несколько кафизов
[14] оливкового масла. Тунца, разделанного на куски, надо будет сварить, замариновать в масле и плотно закрыть в бочках.
— Но… он сгниет! А если не сгниет, то все равно надолго не сохранится!
— Ничего подобного. Мы с синьором Джакери несколько последних лет испытывали этот способ консервирования на тунце из Аренеллы и Сан-Никола-Арена.
Эрнандес бормочет какие-то возражения, но Винченцо прожигает его взглядом.
— Уже больше трех лет мы используем этот способ. Он самый верный. Мы перестроим марфараджу, создадим цех с разными типами котлов для варки рыбы и построим жилье для сезонных работников. Работать будут не только рыбаки, но и их семьи.
— Но так никто никогда не делал! — последняя попытка протеста. — И людей, которые могли бы это сделать, тоже нет! Одни несчастные горемыки.
— Хорошо. Мы покажем, и они научатся. Все семьи. Сообща. — Винченцо поворачивается, смотрит на раиса. — Кроме того, будем работать, как работали в старину: из жира тунца производить масло для ламп, а кости сушить на земле.
Наконец на потрескавшихся губах моряка появляется тень улыбки.
— Семьями?
— Да. Будут работать все…
* * *
Крик чаек, шепот ветра, тепло солнца.
Как только экипаж останавливается, Винченцо слышит плеск моря у Аренеллы. Его тоннары. Зов предков, призыв, который он загадочным образом слышит внутри себя.
Джулия — она вместе с ним — в нетерпении:
— Мы приехали?
Он подает ей руку, помогая спуститься. За ними еще один экипаж: с детьми, Джузеппиной, которой уже шестьдесят пять, и няней.
Винченцо оборачивается. Вволю наполняет морским воздухом легкие и душу. Перед ним вилла, которую Джакери спроектировал рядом с тоннарой в Аренелле, месте, укравшем его сердце.
Я всегда тебя любил, думает он. Я полюбил тебя с первого взгляда.
Стены терракотового цвета. Деревянная входная дверь раскрывается перед ним, и на пороге появляется Карло Джакери. Вручает ему связку ключей.
— Добро пожаловать домой.
Он входит, за ним Джулия с детьми.
