— Эти горничные служили прислугой в домах у дворян, мама. Они прекрасно штопают. Это вы всегда или хотите сделать все сами, или наговариваете на других.
— Да, как же! Теперь девушки не справляются с домашними делами. Не умеют как следует обслуживать семью. В свои пятнадцать я полировала латунную кровать песком и, уж конечно, не жаловалась, как они, что трескается кожа на руках.
Винченцо оставляет за ней последнее слово. Устраивается в кресле, расслабляет тело, закрывает глаза.
И представляет маленькие ловкие руки, которые лепят миланские котлетки со странным названием и пряным вкусом.
* * *
Джованни Порталупи остановился в проходе партера театра Каролино. Рядом с ним сестра обмахивается веером.
Театр переполнен, все — и аристократы, и простолюдины на галерке — разговаривают в полный голос. Кто-то ест, цыганка предлагает погадать по руке, какой-то человек даже продает воду.
— Тебе не следовало принимать приглашение, не спросив сначала у меня. Ты всегда так делаешь, я это ненавижу. — Джулия прикрывает нос платком. — Надо же, какая здесь жара. И вонь ужасная! В это время года находиться в закрытом помещении — невыносимо!
— Черт возьми, сегодня тебя все раздражает! Когда ты впервые сюда пришла со мной и доном Флорио, ты была гораздо любезнее. — Джованни продолжает разглядывать толпу. — Кстати, интересно, куда он запропастился? Спектакль вот-вот начнется.
Джулия зажимает веер в кулаке. Не только жара или противный запах пота досаждают ей.
— Флорио странно на меня смотрит…
— Радуйся! Он богатый, а ты далеко не первой молодости. Тебе двадцать четыре года, и любая девушка твоего возраста почтет за честь привлечь внимание такого мужчины. Следует быть благодарной. Раз уж ему хочется за тобой приударить, не артачься. Не так чтобы совсем, конечно… в рамках приличия. Он превосходный торговец, и папе очень нравится вести с ним дела.
Гнев и унижение смешиваются в груди. Джулия с раздражением отвечает:
— Мне стыдно за тебя. Я не партия серы, Джованни, и не собираюсь участвовать в твоей игре. Если бы папа знал о нашем разговоре, он пришел бы в ярость. А я, я забочусь о маме, или ты забыл? И вообще, этот твой новый друг мне не нравится. Торгаш и… скряга. Смотрит на людей, как на товар, но мы не продаемся. Мы люди.
— Ты в этом уверена?
Джованни указывает на женщину в платье из китайского шелка и с траурным медальоном на шее, сидящую в соседней ложе.
— Посмотри на нее. Это графиня Алессандра Спадафора, вдова. Родственники ее покойного мужа оставили ее без гроша. Ингэм забрал ее семейные драгоценности за долги, и она согласилась стать его любовницей, лишь бы выкупить их.
— Но… как это так?
Джованни, похоже, развеселил ее возмущенный вид.
— У каждого есть своя цена, дорогая сестренка. У каждого. И у тебя, если хочешь все время читать свои французские книжки… у тебя тоже есть цена.
— Прошу прощения за опоздание.
Они оборачиваются.
Винченцо стоял сзади уже какое-то время, слушая их разговор.
— О, как раз вовремя. — Ехидная улыбка Джованни едва заметна в полутьме зрительного зала. — Я уж решил, ты передумал. Было бы неудобно, учитывая, что ты пригласил нас в свою ложу.
— Дела в магазине задержали. Пойдемте. — Он поднимается впереди по лестнице, доходит до ложи, которую тоже получил aliud pro alio
[11], даже если он никогда открыто в этом не признается, в уплату долга. Указывает им места. Потом подходит к балюстраде.
— Сегодня здесь и правда весь Палермо.
— Да уж. И представление задерживают. В гримерных перессорились артисты, и теперь одному из певцов придется пожизненно исполнять женские партии.
Они смеются. Джулия нехотя опускается в кресло, ничего не говорит. Да, в одном Джованни прав: она хотела бы сейчас сидеть дома с книжкой, а не здесь, в этом месте, больше похожем на скотный рынок, чем на театр.
Джованни занимает место слева от сестры, Винченцо садится справа, слегка касается запястья ее руки в перчатке, лежащей на подлокотнике. Джулия убирает руку.
Со сцены доносится голос, кулисы вздрогнули. Спектакль начался.
* * *
Оперу публика не слишком ценит. Галдеж в зале столь громкий, что перекрывает голоса певцов.
— Слишко жарко, слишком много вина и слишком много зрителей. — Джованни кивком указывает на коридор. — Уйдем отсюда?
Винченцо, похоже, согласен.
— Можем прогуляться, если, конечно, твоя сестра не очень устала. Меня ожидает экипаж на площади у церкви Марторана.
Джулия пробует отказаться:
— По правде говоря, я бы предпочла…
Но Джованни не слушает ее или не обращает внимания на ее слова.
— Прекрасная идея! Да, поехали. Здесь нечем дышать. — И выходит из ложи.
Она не заметила взгляда, которым обменялись оба мужчины. Многозначительного взгляда двух сообщников.
— Джованни, подожди… — пытается она остановить его, но брат уже исчез.
Винченцо предлагает ей руку.
— Позвольте мне проводить вас.
Джулия в ярости. Оттого что Джованни бросил ее и оттого что не хочет оставаться наедине с малознакомым мужчиной, тем более с таким, как Флорио.
— Не понимаю, зачем брат решил оставить меня здесь одну. Экипаж ваш, и велеть подать его должны были вы.
— Я не лакей, даже если многие продолжают так думать.
— Как и мой брат.
Джулия встает и обходит кресло. Она уже на пороге ложи, когда руки Винченцо останавливают ее. Грубые пальцы ложатся на ее обнаженные плечи.
Она ошеломлена, не может произнести ни слова. Ей бы следовало повернуться и дать пощечину, закричать. Следовало бы, но она не в силах, и не только потому, что боится его.
Винченцо увлекает ее в глубину ложи, чтобы укрыться от бесцеремонных взглядов.
Что испытывает Джулия, когда губы Винченцо касаются ее затылка? Когда своевольно впиваются в ее губы, когда его зубы кусают их?
— Нет, — просит она. — Нет, — умоляет.
Он держит ее руки, чтобы усмирить сопротивление. Но ее «нет» довольно слабое. Ей не хочется кричать, Джулия осознает это, но не может понять почему. Или понимает, но стыдится этой мысли, потому что сейчас уже отвечает на его поцелуи, на его ласки.
Винченцо — главный, он решает, когда отпустить ее. Наконец он ослабляет объятия, и, вырвавшись, она выбегает из ложи.
— Позвольте? — Винченцо обгоняет Джулию на лестнице, пока та, разгоряченная, спускается по ступеням, опираясь на перила.
