— Кто тебе что может сказать? Она праведная душа, сущий ребенок, только вышла из-под опеки монахинь. Она будет слушаться тебя, что бы ты ей ни сказал: ты мужчина в доме и ты командуешь. Это твои деньги!
Винченцо тычет в нее пальцем.
— Мой ответ — «нет», им и вам! Я просил вас найти мне жену, а не родственников-голодранцев, чувствующих себя богатыми из-за того только, что у них есть титул, да еще диктующих мне условия!
Джузеппина в бешенстве. Она думала, дело сделано, а получается… Она отодвигает в сторону тарелки и, подбоченившись, нападает на него:
— Не можешь простить мне того, что случилось пятнадцать лет назад, да? Да я тебе глаза открыла! И вместо того чтобы благодарить меня за это… Оказывается, я во всем виновата. А в чем, спрашивается? Ты помнишь, как с тобой обошлась ее мать? О да, сын мой, я все знаю. Мне рассказали об этой постыдной сцене посреди улицы! Правда в том, что ты мстительный и бессердечный, как и твой отец. Да что говорить, такая у вас порода, у Флорио. — Ее губы кривятся в презрительной гримасе. — Продолжай в том же духе — и останешься один как собака.
Винченцо делает над собой усилие, чтобы удержаться и что-нибудь не разбить. Джузеппина читает это в его глазах, отступает, но он хватает ее за руки и говорит ей в лицо:
— Лучше быть паршивой собакой, чем всю жизнь бегать за женщиной, которая тебя не хочет.
Винченцо отпускает ее. Мать шатается, хватается за стул.
Смотрит на сына и не узнает его. Моргает, чтобы сдержать подступившие слезы. Не двигается с места даже после того, как он вышел из комнаты. Как никогда желает, чтобы Иньяцио был рядом.
От мысли о том, как она была с ним жестока, ломит в груди.
Она всю жизнь невольно причиняла своему мужу страдания, думала, что ненависть, которую она питала к Флорио, отгораживает ее от них. Она надеялась, что у нее есть союзник в лице сына. Но сегодня вечером она вдруг поняла, что смешанное с ненавистью материнское молоко, которым она его кормила, оказалось отравой. Ненависть опухолью разрослась внутри сына.
* * *
Рукопожатия.
Звон бокалов.
Горничная подает ликеры и печенье.
— У вашей серы самая хорошая цена на рынке и отменное качество, — с воодушевлением в голосе говорит Джованни Порталупи, стучит пальцами по договору. — Говорят, вы владелец карьера.
— Я взял на себя управление копями барона Морилло, — Винченцо делает глоток порто. Ему нравится беседовать с этим прямолинейным человеком. — Синьор барон не желает пачкать руки работой, но деньги от аренды для него не обуза, так что…
Джованни пожимает плечами:
— Pecunia non olet. Деньги не пахнут, говорили еще древние римляне. К сере это особенно подходит.
Смеются.
Порталупи собирается что-то добавить, как входит женщина средних лет, подходит к нему и что-то шепчет на ухо. У нее резкие черты лица и теплый взгляд — странное сочетание мужского и женского.
— Мама, — говорит ей Джованни, — позвольте представить вам дона Винченцо Флорио. Мы только что подписали контракт на поставку серы. Это моя матушка, Антония.
— Синьора, — Винченцо почтительно приветствует ее. Переводит взгляд в сторону, туда, где мелькнула тень. Вежливо указывает на нее: — А она кем вам приходится?
Джованни, кажется, сначала не понимает, о ком его спрашивают. Потом видит сестру в отдалении. Никто обычно не обращает на нее внимания.
— А, Джулия.
Услышав свое имя, девушка оборачивается. Она привыкла, что в доме часто собираются деловые люди и разговаривают о товарах и сделках. Она понимает свое место.
— Да, ты. Иди сюда!
Джованни протягивает к ней руку. Она подходит, встает рядом.
— Моя старшая сестра, Джулия, — говорит Джованни и кивком указывает на Винченцо: — Дон Винченцо Флорио.
Винченцо переводит взгляд с него на нее.
— Правда? Никогда бы не подумал, что вы — старшая.
— Всего на два года. Слишком маленькая разница, чтобы быть ему нянькой, но достаточная, чтобы не переносить его на дух как мальчишку, который к тому же младше меня.
Джованни смеется.
— Просто мама любит меня больше.
— У меня нет любимчиков. — Антония берет дочь под руку, деликатно отводя ее от мужчин. — Джулия всегда была упрямицей, а ее брат — сорвиголовой. Растить таких детей было ох как непросто.
Винченцо задерживает взгляд на Джулии.
— Но весело, должно быть.
Девушка несколько секунд разглядывает кончики пальцев рук.
— Мы были счастливы, и этого нам хватило. — Она поднимает голову, смотрит на него в упор глубоким взглядом. — Воспоминания о безмятежном детстве — самый лучший подарок, какой только может сделать родитель своему ребенку.
* * *
Когда они выходят из комнаты, Джулия испытывает облегчение. Она оглядывается, пропуская мать вперед себя на кухню.
— Странный человек этот Флорио, не находишь? — замечает Антония. — Такой молодой и уже такой богатый. Твой отец сказал как-то, что о нем ходит слава бунтовщика. Говорят, он за несколько лет сколотил состояние, скупая задешево земли у разорившихся дворян. Болтают даже, будто он ссужает деньги под большие проценты.
— Mon père
[9] не вел бы дела с непорядочным человеком, вы не думаете?
— Дела — это прерогатива мужчин, дочь моя. Нам не дано понять их правил…
Сильный приступ кашля прерывает ее, вынуждает присесть. Зима — хоть сицилийская и не слишком суровая — самое трудное время для тех, кто, как Антония, страдает от грудной болезни.
В мгновение ока Джулия оказывается рядом:
— Как вы себя чувствуете?
Из гостиной, запыхавшись, появляется отец.
— Антония…
Женщина, массируя себе грудную клетку, успокаивает их:
— Все хорошо. — Гладит по лицу мужа. — С тех пор как мы здесь, в Палермо, мне лучше. Доктор был прав, мягкий климат пошел мне на пользу.
Томмазо Порталупи вздыхает.
— Я пригласил дона Винченцо остаться на ужин, — голос переходит в шепот. — У него много торговых связей, он богат, и его хорошо знают в городе. Нам нужна его благосклонность. Но если ты плохо себя чувствуешь…
Джулия накрывает его руку своей:
— Я позабочусь об этом, мне поможет Антониетта. Она ведь еще не ушла?
На лице отца отразилось огорчение.
— Мне жаль, но, боюсь, ушла. Тебе придется приготовить все самой. — Он целует ее в лоб. — Я знаю, ты умеешь творить чудеса. Придумай что-нибудь!
