У Винченцо свои отношения с гневом.
Он сидит у него в груди много лет. Растет, как ребенок.
Молния разрезает ночь. Собирается дождь.
Он не похож на дядю, у того есть терпение, самообладание, мужество.
Мужество, да, кажется, у него тоже есть. А терпение? Самообладание? Он ощупывает вспухшую скулу. Над этим придется поработать.
Ему двадцать пять. Он мужчина. Он все еще спит в своей детской на кровати с расписным изголовьем.
Он много учился, путешествовал. Он носит одежду хорошего покроя. Он всегда считал, что его семья пользуется уважением, — вероятно, так и есть, но далеко не у всех имя Флорио в почете.
И это его возмущает. Он вдруг осознал: что бы он ни делал, как бы ни старался, он несет на себе первородный грех своего происхождения, в котором не виноват.
На виа Матерассаи, в переулках района Кастелламмаре, они — Флорио: купцы, посредники, торговцы колониальными товарами оптом и в розницу, люди уважаемые, когда речь идет о том, чтобы посоветовать партию товара или написать рекомендательное письмо.
Но портовый район Палермо — это город в городе, он имеет мало общего с тем, что находится за пределами виа Кассаро, широкой улицы, которая, пересекаясь у площади Кватро-Канти, жемчужины барокко, с виа Македа, прорубленной испанским вице-королем, делит город на четыре района: древний Кальсу, теперь — район Трибунали; Альбергерию, где находится королевский дворец; Монте-ди-Пьета с рынком Капо и, наконец, Кастелламаре, где живет он, старый квартал Ла-Лоджия.
Он бьет рукой по кровати. На улице дождь хлещет по стеклам.
Он снова видит эти надменные лица, бросающие ему вызов, ждущие, что он опустит голову, уступит.
Обычно он отворачивается от них. Но нет, хватит! Он будет держать голову прямо, как дядя, который превратился в камень и больше не смотрит никому в лицо.
Пусть они подавятся своим высокомерием — и такие, как Сагуто, и аристократы, как Пиллитери. Все.
Он клянется себе, скрепляет обещание печатью гнева.
Нужно только запастись терпением.
* * *
В соседней комнате стоит Иньяцио. Смотрит в окно на грозу.
Он слышит стук. Оборачивается и видит на пороге Джузеппину. Волосы у нее распущены, глаза опухли от слез.
— Если бы не ты, неизвестно, как все обернулось бы. Сколько раз ты выручал его из беды… — Она говорит тихо, голос ее заглушают раскаты грома. — Ты воспитал его, как собственного сына. — Она глотает гордыню и слезы. — Паоло вел себя совсем по-другому.
Иньяцио озадачен. Ему кажется, Джузеппина все еще злится на то, как сложилась ее жизнь, что муж — и судьба — не дали ей возможности выбора, и, возможно, так будет всегда.
И все же.
— Я люблю Винченцо. — И тебя, говорят его глаза. Я здесь, всегда рядом.
Джузеппина кивает. Она хотела бы сказать ему многое, но не решается. Потому что обида — это каменная стена между горлом и душой. Это ее защита, оправдание ее несчастья.
* * *
Весенний воздух теплый. Пахнет морем и кровью. Стоит май 1828 года.
Иньяцио смотрит на тунцов, их выгружают один за другим. Глаза у рыб большие, блестящие, как будто изумленные. Серебристая кожа разорвана гарпунами.
На дне черной лодки ждут выгрузки огромные рыбины. Их затащат внутрь тоннары — фабрики по переработке тунца, где перед тем как разделать туши, их подвесят за хвост, чтобы стекла кровь и прочая жидкость.
Иньяцио оборачивается, ищет глазами Иньяцио Мессину. Тот разговаривает с распорядителем на тоннаре, на местном языке эта должность называется раис.
Иньяцио Мессина — их новый секретарь, его наняли после того, как ушел Маурицио Реджо. В последние годы работы прибавилось, и Маурицио уже не справлялся с делами, но Иньяцио не хотел выставлять его за дверь после стольких лет добросовестной службы. В конце концов он решил уйти сам — к всеобщему облегчению, ведь торговому дому «Флорио» нужны люди энергичные и знающие.
Иньяцио Мессина — человек бывалый, он сразу понравился Иньяцио Флорио. Он не молод, но полон сил и энергии. Его спокойный взгляд, кажется, проникает в самую суть вещей.
Секретарь догоняет Иньяцио, вид у него довольный.
— Все прошло прекрасно. Я велел дону Алессио зайти завтра в контору и забрать деньги для него и для экипажа.
— Хорошо, — отвечает Иньяцио. Он подносит руку ко лбу козырьком, прикрывая глаза от солнца. Рыбаки заканчивают разгрузку. Кто-то идет с ведрами за водой, чтобы смыть с пристани кровь, кто-то убирает мусор.
Берег отсюда виден почти до Мадоние.
Можно разглядеть бухту Кала и Палермо, его купола из майолики и охру стен. Иньяцио вспоминает, какое волнение охватило его, когда они приплыли в этот шумный, многообещающий город много лет назад.
Менялась жизнь, росло их дело, и вместе с ним рос Винченцо. Теперь даже боль от потери Паоло перестала ощущаться так остро. Только грусть, застрявшая в груди, время от времени дает о себе знать, и тогда становится трудно дышать.
Иногда он скучает по брату, это правда, но куда сильнее он сожалеет о прошлом, о том, чего не вернуть. Он вспоминает сильное тело Паоло, надежду, вдохновение, даже страсть безнадежной любви, которая позволяла ему чувствовать себя живым.
Он скучает по тому, кем он был.
Скучает по морю.
Острая боль в подреберье напоминает ему об утратах. Смутная грусть от потери чего-то важного охватывает и тогда, когда он чувствует крен лодки под ногами или вспоминает, каким свободным он ощущал себя на баркасе тридцать лет назал.
Он так любил море и ветер, но пришлось полюбить землю и дело.
Внезапно боль, душевная боль, перерастает в физическую, дышать становится тяжело. Все плывет перед глазами. Прикрыв веки, он опирается на плечо Иньяцио Мессины.
Такое с ним уже случалось.
— Что с вами, дон Иньяцио?
Боль ослабевает, головокружение проходит.
— Усталость, — небрежно машет он рукой.
— Вы слишком много работаете. Всего себя отдаете. Вам бы отдохнуть! — Секретарь искренне обеспокоен. — Ваш племянник хорошо ладит с клиентами. Вы могли бы…
— Сам знаю, — перебивает его Иньяцио неожиданно резко.
Секретарь замолкает.
Они медленно идут вдоль стены тоннары.
— Мне всегда нравилось это место, — тихо говорит Иньяцио, и ветер уносит его слова. — Еще недавно, когда я взялся управлять этой тоннарой, она была убыточной. Рыбы ловили мало, англичане ушли, денег не было. Прошло несколько лет… — он щелкает пальцами, — и все изменилось.
— Время пришло. В этом году море было щедрым. — Секретарь кивает головой в сторону здания, откуда доносятся голоса, мерные удары, скрип цепей. — Можем засолить тунца, чтобы продавать на континенте.
