Иньяцио приглашает всех пройти в кабинет, они садятся за стол. Винченцо же стоит, мрачно поглядывая на гостей.
— Итак, Флорио, скажите-ка нам, в чем дело? — выступает первым Венанцио Канцонери. У него густые рыжеватые волосы и голос человека, привыкшего повелевать. — Разве вы теперь можете продавать лекарства? До нас дошли слухи, но в них верится с трудом. Все это весьма странно.
— Добрый день, дон Канцонери, — говорит Иньяцио, подняв глаза к потолку. — Рад видеть вас в добром здравии.
— Кажется, я знаю, кто вам это сказал. — Винченцо сзади подходит к Сагуто, говорит ему почти в самое ухо: — Вы, как обычно, хуже придворной сплетницы.
— Это еще кто? Что за детский лепет? — Сагуто резко поворачивается, но Винченцо быстро отступает назад и смеется ему в лицо.
Иньяцио жестом просит племянника подойти к столу, и тот нехотя повинуется. Он не хочет, чтобы здесь началась драка. Но и не желает, чтобы его запугивали.
— Могу вам сказать ровно то же, что вам сказал ваш… добрый шурин, дон Венанцио. Кстати, как ваш отец? Знаю, что с ним случился очередной удар и он не может оправиться.
— Он жив, на все воля Божья, — Канцонери скрестил руки на животе. Ему не хочется продолжать разговор об отце, прикованном к постели. Он чувствует себя неловко, хоть и стал теперь полноправным владельцем аптеки. — Вернемся к вам. Так вот, разрешение. Вы знаете, что вам нельзя торговать лекарствами? Ни вы, ни ваш племянник не являетесь фармацевтами, и даже, насколько мне известно, среди ваших работников нет ни одного фармацевта.
— Мы делаем только то, что предусмотрено законом. Медицинская канцелярия дала нам такую возможность, за что мы ей весьма признательны. У нас есть выданное ею разрешение. Что до остального, теперь мое право спросить вас: что вы здесь делаете?
Канцонери сопит, ерзает на стуле. Рядом с ним — Пьетро Гули, старый аптекарь, тот самый, который насмехался над Паоло и Иньяцио, когда они прибыли в Палермо. Он вытирает губы, берет слово.
— Есть Палата ароматариев, у нее свои правила. Вы в нашу гильдию не входите. Вы не спрашивали разрешения, более того, вы не соблюдаете правила, которыми руководствуется наша корпорация в торговле пряностями.
— Потому что существуют не только ваши правила, — вмешивается Винченцо. — Знаете, в чем ваше заблуждение, дон Гули? Вы думаете, что законы созданы специально для вас и вы можете вертеть ими по своему усмотрению.
— Но это так, мой мальчик, — тихо отвечает Венанцио Канцонери, перекрывая возмущенный возглас Гули. — Считайте, что мы вас предупредили.
Винченцо подается вперед. Внутри у него закипает тягучая злость.
— Что это значит?
— Это значит, что вы до сих пор рассуждаете, как чужеземцы, хотя живете в Палермо давно… двадцать лет, так? Вам повезло, да, вы сумели разбогатеть своим трудом. Но вы не можете понять, что здесь перемены происходят не по чьей-то прихоти или разрешению. Они происходят, когда для этого есть условия.
— Согласен. Больше половины торговцев пряностями в Палермо — наши клиенты.
Сагуто разводит руками, это один из его театральных жестов.
— Да-а-а-а. Все это — ваше, ведь к вам текут монеты. А что, если деньги закончатся?
— Сагуто, мне не нравится, как вы говорите. Иногда…
— Виченци… нет. — Иньяцио накрывает своей рукой руку племянника. Не так должны отвечать Флорио.
Винченцо отступает на шаг, но не спускает глаз с Сагуто, а тот усмехается, довольный.
Иньяцио смотрит на Гули, затем переводит взгляд на одного из визитеров, который держится в стороне. Он хорошо его знает: это Гаспаре Пиццименти, аптекарь из района Трибунали, пожилой человек с некрасивым рябым лицом, — наверное, перенес в детстве оспу.
— Скажите мне, Гули, и вы, Пиццименти, у кого вы закупали кору хинного дерева в последние два года?
— У вас, но… — Пиццименти поперхнулся.
— Вы всегда говорили, что наши товары — лучшие на рынке и что порошок, произведенный в Англии, вы упаковываете, не измельчая. Не бойтесь: здесь вы можете в этом признаться, ведь мы все — люди чести, не так ли? — спрашивает Иньяцио. Вместо ответа на несколько секунд повисает тишина. — Смелее, никто не упрекает вас за это. Вы не единственные, кто так делает. Но сейчас, если послушать ваших коллег, возможно, вам и всем остальным не захочется больше работать с нами. Думаю, что разорвать отношения будет непросто. Наоборот, это будет очень трудно и болезненно. Для вас, я имею в виду.
Винченцо ловит слова на лету, он знает, что и где взять.
Открывает ящик стола, берет бумаги, передает их дяде. В руках у Иньяцио — долговые расписки, на каждой — фамилия и сумма. В этих документах значатся и фамилии всех визитеров.
Иньяцио стоит, скрестив руки на груди, наблюдает за выражением их лиц. Ждет, пока они осознают смысл происходящего.
— Конечно, правила нужно соблюдать, — произносит он наконец. — Дело чести — платить по долгам. Верно?
С лица Сагуто сходит насмешливая улыбка. Пиццименти отступает к двери. Гули опускает голову, разглядывает свои ботинки.
Венанцио Канцонери тяжело вздыхает.
— Верно, — кажется, с облегчением соглашается он.
Визитеры направляются к выходу из магазина. Канцонери идет молча, высоко подняв голову. Сагуто оборачивается, смотрит на стоящих на пороге Иньяцио и Винченцо, покусывая костяшку указательного пальца. Этого он им не простит!
Хина
Июль 1820 — май 1828
Бремя лет нести тяжелее всего.
Сицилийская пословица
Подстрекаемое палермской аристократией и разросшееся благодаря широкой сети тайных обществ, растет противостояние Бурбонам — «виновникам» упразднения сицилийских вольностей и противникам независимости Сицилии. В результате объединения Неаполитанского и Сицилийского королевств и отмены Конституции 1812 года остров находится фактически во власти Бурбонов. 15 июня 1820 года в Палермо вспыхивает восстание, которое вынуждает принца Франциска бежать в Неаполь и приводит к созыву сицилийского парламента, восстановившего конституцию. На континенте тоже бушуют революционные ветра: 7 июля восстание во главе с генералом Гульельмо Пепе вынуждает Фердинанда I принять ту же конституцию, которую провозгласил в марте в Испании Фердинанд VII.
Стремление сицилийского правительства к независимости и воссозданию Королевства Сицилия неизбежно сталкивается с интересами Бурбонов, которые используют раздор между различными сицилийскими городами (особенно между Палермо, Мессиной и Катанией) и умело ведут игру, чтобы потопить восстание в крови.
В ноябре монархия на острове восстанавливается, и Сицилия возвращается под контроль неаполитанского правительства. А в марте 1821 года державы Священного Союза — Пруссия, Россия, Австрия, — к которым обратился король Фердинанд I, окончательно разгромили мятежников: 24 марта австрийцы вошли в Неаполь, вернув короля на трон. Они останутся там до 1827 года, когда Франциск I, король обеих Сицилий, сменивший в 1825 году своего отца Фердинанда, наконец, сумеет изгнать их.
