Гамамелис — успокоительное.
Гвоздика — при тошноте и несварении желудка.
Лапчатка — от кишечных инфекций.
Корень конского каштана — от болезни вен.
Хина — от лихорадки…
* * *
Иньяцио быстро доедает остывший обед, пока Джузеппина ходит из угла в угол.
Он молчит, но знает, что опасения невестки не напрасны: незаконнорожденный ребенок сейчас совсем некстати. Иньяцио встает и уходит, не попрощавшись.
Винченцо сидит в конторе один, склонившись над записями. Иньяцио кладет руку ему на плечо.
— Ты мне доверяешь?
Юноша кивает.
— Что у тебя с баронессой?
— Ничего, дядя. Клянусь.
В его взгляде Иньяцио снова замечает тот сумрак, о котором подозревал и которого всегда боялся. Теперь он проявился, и с ним нужно как-то поладить.
— Все не так, как думает мама: она говорит так потому, что… — Винченцо проводит руками по густым волнистым волосам. — Не знаю почему.
— Ты — ее сын. Она боится потерять тебя. — И ревнует, думает он. Потому что твоя мать любит тебя не как сына, а как часть себя, такая любовь ничему не оставляет места.
— Мне кажется, она тоже любит меня, Изабелла. — Винченцо ставит локти на стол.
— С чего ты взял?
— Однажды она стояла за занавеской, когда я проходил под ее окнами, она поздоровалась со мной. А еще она улыбается мне, хотя мать ее ругает. Эта старуха ненавидит меня, как зачумленного.
— Ее мать тоже хочет для нее лучшей доли.
— А я чем плох?
Иньяцио не отвечает. Флорио богаты, это правда. Но Винченцо не из благородного рода, а для таких, как Пиллитери, голубая кровь важнее всего.
— Послушай, — Иньяцио гладит племянника по голове, — через месяц ты уедешь в Англию, надолго. Если, когда вернешься, страсть твоя не пройдет, я попробую поговорить с Джузеппиной и убедить ее. Но не раньше. Сейчас, если твоя мать столкнется с юной баронессой, она задушит ее.
Винченцо смеется. Но взгляд у него темнеет.
— Знаешь, дядя, я тоже думал об этой поездке. Сомневаюсь, стоит ли мне уезжать.
— Как? — Иньяцио похолодел.
— Я не уверен, хочу ли ехать.
— Ты должен ехать, Винченцо. — Иньяцио, как всегда, говорит спокойно, но внутри у него все бушует.
— Но если Изабелла… — Винченцо роняет ручку. Капля чернил растекается по бумаге.
— Она — женщина, и, пока она красива, она желанна, но это не вечно, Виченци! У тебя есть твое дело!
— Если мать заставит ее выйти замуж за другого, я…
— Нет. — Дядя повышает голос, трясет его за плечи. — Ты не можешь так поступить со мной! Ты не можешь отплатить мне неблагодарностью за все то, что я сделал ради тебя, ради нашего дела! Ты должен позаботиться об этой лавке, о людях, которые здесь работают. Ты больше не принадлежишь себе, Винченцо.
* * *
Ты больше не принадлежишь себе.
Повторяет он про себя, шагая с опущенной головой, сжав в кармане кулаки.
Слова тяжелые, как камни.
Трудно избавиться от чувства вины. Все верно, дядя всю жизнь работал, работал ради него и его матери. Винченцо чувствует себя несчастным, как зверь в клетке.
Прежде он не ощущал так остро свою принадлежность семье, свои обязательства перед ней.
Вот и бухта Кала.
Еще год назад в порту теснились корабли, вдоль причала разгружали ящики с английскими и колониальными товарами. А сейчас, кажется, бухта стала меньше, окутана густой тишиной, в которой слышен только плеск воды.
Мысль о поездке в Англию вспыхнула в голове у Винченцо с новой силой.
Боже мой, если признаться себе честно, я хочу уехать. Он мечтает об этом с тех пор, как познакомился с Ингэмом. А как же Изабелла? Сердце его тоскует и рвется, он сомневается в обещаниях, которые читались в ее взгляде.
Ноги сами несут его на площадь Святого Элигия.
К черту условности. Он должен знать.
* * *
День клонится к вечеру, Изабелла выходит из дома. И сразу замечает Винченцо, прислонившегося к стене напротив.
Он подходит к ней, берет за руку.
— Ну что? — с нетерпением спрашивает он. — Я жду ответа.
Она замирает, хочет ответить, но слова не идут…
— Я…
Удар веера по губам останавливает ее. Подскочившая баронесса оказывается между ними.
— Чего тебе надо? Какого ответа ты ждешь?
— Я хочу поговорить с Изабеллой, не с вами.
— Не смей называть ее по имени! Для тебя она — баронесса Пиллитери. А теперь убирайся, не то мой сын задаст тебе, как ты того заслуживаешь, жалкий босяк.
Девушка за спиной матери бледнеет и молчит. Прижимает к губам сжатые кулачки.
Винченцо чувствует, как волной поднимается гнев.
— Ваш сын, синьора… — нет, он не польстит ей, упоминая титул, — гуляет где-нибудь в борделе, прожигая последние денежки, которые вы ему дали.
Увядшие щеки женщины вспыхивают. Должно быть, в молодости она была очаровательна, как Изабелла. Но жизнь взяла свое, лишив ее изящества и красоты.
— Ты, пес безродный! Как ты смеешь так со мной разговаривать?
— Я, в отличие от вас, не выказываю вам неуважения.
Люди останавливаются, смотрят на них. Кое-кто выглядывает из окна.
— Мои предки пороли таких, как ты, если они осмеливались поднять глаза или сказать лишнее слово, а ты смеешь так говорить со мной? Возвращайся в трюм, из которого ты вылез, ты и вся твоя семейка голодранцев.
Винченцо пристально осматривает баронессу. Кружева на платье штопаные, а оборка подола настолько изношена, что в нескольких местах порвалась.
— Вы сами выбирали наряд для выхода или ваша горничная?.. Хотя простите, у вас ведь больше нет горничной, не так ли? Тогда вам следует внимательнее осматривать свой туалет, ведь подол юбки у вас порван, синьора.
Пощечина звенит на всю улицу. Винченцо замирает.
Он не помнит, когда мать в последний раз наказывала его.
Терзаясь стыдом, Изабелла отступает к воротам. Винченцо, заметив это, отталкивает баронессу, забыв о пылающей щеке.
— Изабелла! — кричит он.
Но девушка мотает головой и, прежде чем исчезнуть в темноте двора, повторяет несколько раз:
— Нет, нет, нет!
Баронесса подходит к Винченцо и, привстав на цыпочки, шепчет ему прямо в ухо. Слова вонзаются, как острые клинки.
