Иньяцио говорит спокойно, пряча гнев в сжатых кулаках на дне карманов.
— Контракт с Уитакером был подписан по доверенности Ингэма, который является его зятем, а также его агентом в Палермо. Вы хотите подвергнуть сомнению его слово?
— Лично я — нет. — Пайно разглядывает носки своих ботинок. — Но Ингэм — иностранец, а иностранцам, пусть и богатым, многие не доверяют.
— Кармело Сагуто — комар, который рычит, но поскольку еще и кусается, на него обращают внимание. А вы, Пайно? Вы в эти слухи верите?
— Вы задолжали мне за поставку, которую получили два месяца назад… — Торговец сцепляет руки за спиной.
Иньяцио отвечает не сразу.
— Понимаю, — говорит он наконец. — Если не ошибаюсь, срок договора, который я подписал, истекает через месяц.
— Верно. Скажем так: я предупредил, чтобы вы были осторожны. Вы надежный партнер, дон Флорио, и серьезный человек.
— Тогда зачем вы пришли? Доверяй, но проверяй?
Из-за его спины с решимостью встревает Винченцо.
— Если вы нас так высоко цените, могли бы напрямую спросить, если ли у нас деньги, чтобы вам заплатить. Зачем весь этот спектакль?
— Винченцо! Что за манеры?
У Пайно вырывается смешок, и в нем слышится то ли смущение, то ли раскаяние за недоверие.
— Ах, блаженная юность! Вы бы тоже осторожничали, если б боялись потерять свои денежки, — добавляет он извиняющимся тоном.
Похоронная процессия останавливается. Одни плачут, другие молятся.
Иньяцио и Пайно отстают от всех.
— Вы получите свои денежки, Пайно, как договаривались, невзирая на кризис. Флорио всегда платят по счетам. Если вам недостаточно моей подписи, вот вам мое слово.
Иньяцио протягивает руку. Пайно пожимает ее.
— Я вам доверяю. Я подожду.
* * *
На обратном пути Винченцо смотрит на дядю, идущего с опущенной головой. Видит его злость, его негодование.
— Почему? — спрашивает он с искренним изумлением. — Почему они так нас ненавидят? Я имею в виду, не только Канцонери и этот червь, его зять. Когда-нибудь я набью им морду, дядя…
Иньяцио замедляет шаг.
— Не знаю. Я и сам давно об этом думаю. Сначала казалось, потому что мы — чужие в этом городе: нас обвиняли, что мы дешево продаем свой товар, лишаем других торговцев работы. Потом мы стали получать прибыль, и нам этого не простили. Мы старались делать все сами, помощи ни у кого не просили. Но кое-кто, дай волю, с удовольствием спалил бы наш магазин.
— Не только мы здесь чужие. Взять, к примеру, Ингэма. Ему-то ничего…
— Потому что он англичанин, это оказалось ему на руку: никто не говорил «нет» союзникам короля. Теперь же, после войны с Наполеоном, ему тоже нелегко. Вообще-то, удивительно, что он решил остаться, когда все его соотечественники уехали.
Площадь Сан-Джакомо встречает их солнцем и свежим ветерком.
— Может, Палермо и для него стал домом. — Винченцо шумно вдохнул прохладный воздух.
Иньяцио воспоминает, как приплыл в Палермо, как надеялся найти здесь свое место. Вспоминает, как их баркас отплывал от родного берега. «Сан-Франческо ди Паола», казалось, не хотел уходить из Баньяры. Судно дрейфовало до выхода из бухты, косой латинский парус мотался на мачте, как тряпка, в ожидании ветра. Иньяцио подумал тогда, что Баньяра не хочет их отпускать. Но, как только они миновали мыс, порыв ветра ударил в снасти так, что они заскрипели. Надулся латинский парус, парус на бушприте взметнулся, как крыло. Баркас быстро набрал скорость.
Он снова видит, как Паоло сжимает штурвал, направляя баркас в открытое море. Вспоминает свои надежды, обещания, которые давал ему город, соблазняя богатством и разнообразием — людей, красок, жизни. И пусть вначале было очень тяжело и приходилось много работать, он не жалел себя, чтобы обеспечить благополучие Винченцо, Джузеппине и Виктории, — несмотря на все это, он, Иньяцио, был счастлив. Работа приносила ему радость.
Вот только Палермо оказался коварным. Он много дал, много и отнял. И счета не сходились.
* * *
Джузеппина стоит на пороге комнаты сына. Замечает, что Винченцо посматривает на дорогу. Похоже, он кого-то ждет.
Ей почти сорок. Она никогда никого не любила больше, чем сына.
Он — ее плоть. Вот почему она все про него знает.
Он влюблен.
Впервые Джузеппина чувствует движение времени. Она смирилась с первыми морщинами и лишь пожала плечами, заметив в волосах белые пряди. Но это совсем другое. Какая-то женщина отберет у нее сына? Легко ли помыслить о таком! Утратить частицу души, которую она вложила в него? Остаться одной?
Рано или поздно это произойдет, ничего не поделать. Но не сейчас, еще слишком рано.
Она отступает за порог, ковер приглушает ее шаги. Идет на кухню, где Марианна, кухарка, готовит ужин.
Вздыхает. Ей не с кем поговорить. Нет рядом Виктории: она вышла замуж за дальнего родственника и теперь живет в Мистретте. Пьетро Сполити, торговец, как и Флорио, бороздил на своем корабле воды Тирренского моря. Заходя в порт Палермо, он всегда навещал их, привозил новости из Баньяры: кто женился, кто умер или уехал. И Джузеппина, для которой было важно сохранять связь с родиной, своими воспоминаниями, приглашала его остаться и поужинать с ними, чтобы послушать его истории, его такой знакомый говор.
Однажды Пьетро отвел в сторону Викторию и предложил ей выйти за него замуж. Он понимал, что не сможет обеспечить ей благополучие, к какому она привыкла в доме у дяди, но мог гарантировать свободу и уважение. Она больше не будет служанкой в чужом доме, а станет хозяйкой в своем.
Виктория была в замешательстве. Она не сразу приняла решение, слушала скорее ум, а не сердце. Ей скоро двадцать пять, в Палермо ее дни проходят за домашними делами и вышиванием. Она — как монашка, одна из тех старых дев, которые работой по дому расплачиваются за приют, стараются никого не беспокоить и тихо, незаметно проживают отпущенный им век.
Когда Пьетро вернулся, она ответила ему согласием. Вместе они сообщили о своем решении Иньяцио и Джузеппине. Дядя был великодушен: дал ей хорошее приданое и крепко обнял, сказав, что она делает правильный выбор. Джузеппина, напротив, смотрела недобро, словно ее предали.
— Почему ты уходишь? Разве тебе было с нами плохо? — с обидой в голосе спросила она.
— Что вы, тетя. Вы мне были вместо матери… — опустив голову, ответила Виктория. — Но я хочу свой дом, хочу сама распоряжаться своей жизнью. Здесь у меня ничего нет. Не хочу вечно быть бедной родственницей. Мне повезло, Пьетро — порядочный человек, он будет меня уважать.
Джузеппине нечего было возразить на это. Все просто: Виктория прямодушнее, чем она, и смелее. Она предпочла жить скромной жизнью вдали от Палермо, но быть хозяйкой своей судьбы.
