Надо будет позвать горничную, сменить белье. Но позже, не сейчас. Он хочет еще немного побыть наедине с ней. Приглаживает ей лоб, убирает с лица волосы, выбившиеся из косы.
— Как вы?
— Плохо, все болит, как будто злые собаки меня кусают. — На ее глазах выступают слезы.
Он вытирает их.
— Если вы можете глотать, я дам вам лекарство, — говорит он ей и указывает головой на ряд пузырьков и порошков на комоде.
Но Джузеппина отказывается. Смотрит вдаль поверх сыновьего плеча в поисках солнечного света, но не находит.
— Ночь на дворе?
— Да.
— А Иньяцио? Иньяцио мой где?
— Его нет. Он вышел.
Не станет же он объяснять, что Иньяцио, ее любимый внук, целиком поглощен делами торгового дома, управляет винодельней в Марсале, где проводит много времени. В данную минуту он на заседании с сицилийскими депутатами вместе с их новым адвокатом Франческо Криспи.
Мать смотрит на графин с водой. Он наполняет стакан, подносит его к ее губам. Ради одного глотка.
— А-ах… Спасибо… — Джузеппина закрывает глаза, обессиленная.
Винченцо думает, как мало нужно в этот момент жизни, чтобы почувствовать себя счастливым. Чистые простыни. Рука близкого человека. Прохладная вода.
— Сядь ко мне, — просит она его, и сын послушно садится. Сейчас он снова ребенок, переживающий ужас от того, что остается в одиночестве, ребенок в предчувствии тоски по матери, которой никогда больше не будет рядом. Возвращается его вечная боль, знакомая с тех еще пор, когда умирал отец.
Давно нет Бена. Потеря, с которой трудно смириться.
И сейчас меня ждет самая тяжелая утрата.
Конечно, Джулия и Иньяцио есть и будут с ним, но роднее матери у него никого нет. Ему хочется вернуться назад. Он бы все отдал, лишь бы на мгновение снова очутиться в детстве, когда она убаюкивала его на руках.
Джузеппина, кажется, читает его мысли.
— Не оставляй меня одну, — просит она со страхом в голосе, тонком, как ниточка. И он целует ее в лоб и обнимает. Теперь он убаюкивает ее, шепчет ей на ухо то, чего раньше не мог сказать, прощает ей ее ошибки, которые — теперь он знает это — каждая мать неизбежно совершает.
Джузеппина гладит его лицо.
— Кто знает, что было бы, если б твой отец был жив. Если бы еще один ребенок родился, — говорит она.
Винченцо пожимает плечами. Неизвестно, отвечает он ей. Он почти не помнит Паоло.
Но она не слушает его. Смотрит вдаль, за изножье кровати.
— Он придет за мной, да. Господь знает, что я ношу внутри, все мои плохие мысли знает. Он простит меня.
— Конечно, Бог все знает. Не переживайте об этом, — пробует он ее успокоить.
Мать поворачивает голову. Ее лицо слегка розовеет.
— Кровинка моя, — бормочет.
Беспамятство накрывает ее волной, и она в ней тонет. Тело горячее — возможно, ее бросило в жар. Дыхание замедляется, становится едва ощутимым.
Он ложится подле нее, закрывает глаза.
Спустя несколько мгновений, когда их открывает, Джузеппины Саффьотти Флорио — его матери — больше нет.
* * *
Конец декабря, прошло несколько дней после Рождества 1865 года. Сквозь анфиладу комнат дома на виа Матерассаи проходит Иньяцио. Его ботинки в грязи и пыли. Блестящий пол отражает свет от безопасных газовых светильников, которые он недавно распорядился установить.
Он разговаривал с отцом о приобретении нового дома: эти маленькие и темные комнаты не соответствуют высокому положению их семьи. Винченцо тогда посмотрел на него снизу вверх — брови нахмурены, рука замерла над листом бумаги.
— Хорошо, ищи сам и скажи мне, когда найдешь.
Отец доверяет ему.
Однако Иньяцио по-прежнему его боится. Нет, поправляет он себя, открывая дверь небольшой материнской спальни. Это не страх. Это недоверие. Старая рана, которую дела и близкие отношения, выстроенные за долгие годы, не смогли залечить.
Они по-своему близки. Однако это не та духовная близость, что выражается в словах, нарушающих молчание. Они многозначительны, и они припасены для матери.
Он идет к ней, устроившейся в деревянном резном кресле с высеченным профилем льва. Она плетет кружево на валике, но вынуждена часто останавливаться. Зрение уже не такое хорошее, как раньше, глаза быстро устают. На ней очки в роговой оправе в форме полумесяца, но она часто снимает их, чтобы помассировать переносицу.
Иньяцио подходит, она протягивает ему руку.
— Садись сюда, — говорит ему и указывает на кресло перед столиком, усыпанным нитками и коклюшками.
Иньяцио молча наблюдает за тем, как материнские пальцы ловко перебирают суровые нити. Мать всегда была такая: сдержанная, молчаливая. Сильная.
— Я должен поговорить с вами, маман.
Джулия кивает. Закрепляет нить, поднимает голову. Ее некогда темные волосы подернуты сединой.
— Я слушаю тебя.
Ну вот. Сейчас, когда он здесь, с ней, он колеблется. Знает, что сказанного не воротишь, и не хочет ничего говорить, хочет отсрочить разговор, отдалить его насколько возможно.
Он никогда не был трусом. Если уж на что-то решается, то всегда действует безотлагательно.
— Мама, я познакомился в Клубе дам с девушкой. Она дальняя родственница князей ди Тригона, потомственная дворянка. Ее зовут Джованна. — Иньяцио делает паузу, его взгляд прикован к дорогому персидскому ковру, который отец недавно купил во Франции. Последние слова даются особенно тяжело: — Она могла бы стать мне женой.
Он сидит с опущенной головой еще несколько секунд. Когда снова поднимает ее, то встречается с блестящими и напряженными глазами матери.
— Ты уверен, сын мой?
Дело не в том, уверен я или нет, хотел бы ответить он, но вместо этого утвердительно кивает.
— Она прелестная девушка, порядочная. Из хорошей, благочестивой семьи, не очень богатой, но… у нее есть титул, и она принадлежит к высшему обществу. Ее мать — несчастная толстая дама, но сама она, когда ты ее увидишь, прелестна.
Джулия откладывает шитье.
— Я знаю ее. Это Джованна д’Ондес, верно?
— Да.
Джулия крепко хватает его за руки.
— Тогда я повторяю тебе еще раз, Иньяцио мой, потому что хочу, чтобы ты хорошо подумал. Потому что, позволь мне сказать тебе, я выбрала годы бесчестья, лишь бы всегда быть рядом с твоим отцом, и никогда об этом не пожалела, ни разу. — На ее ресницах блестят слезы, лицо кажется помолодевшим.
Она говорит так, будто знает о нас с ней, думает Иньяцио, и чувствует, как от стыда у него по коже пробегают мурашки.
