И он вышел, хлопнув дверью.
Столько усилий – и все зря. Я не знала, как с этим быть.
До меня потихоньку доходило, что даже самые веские доводы не могут изменить встроенные в человека убеждения.
Это напомнило мне анекдот, который привезла знакомая переводчица из Японии. Она ездила со своим боссом в Киото на съезд, куда собрались все сотрудники японской фирмы-партнера. Во вступительной речи начальник сказал, что хорошо знаком с японской культурой и с их привычкой говорить «да», даже если человек не согласен. Дальше он сообщил, что он, американец, напротив, ценит честность и открытость в общении, ведь благодаря им любые переговоры становятся проще и эффективнее, и, наконец, предложил им поступать так же, высказывая без обиняков свое мнение. В конце речи он бодро спросил: «Согласны?» – «Да, да!» – хором ответили японцы.
Выйдя из кухни, я наткнулась на Ивана Раффо, на ходу поздоровалась и пошла дальше. У дверей ресторана мое внимание привлекла грифельная доска с названиями блюд. Я тщательно стерла витиеватое «Шаролезская ночь в Бретани» и заменила его простым и понятным: «Жаркое из говядины с цветной капустой».
Затем я опять спряталась в глубине трюма, подальше от сотрудников, которыми было так сложно управлять и еще сложнее переносить их эмоциональные всплески.
Я погрузилась в чтение книги по управлению персоналом. По мере того как голова напитывалась информацией, стресс отступал.
Нужно было принять решение относительно сладкого буфета. После долгих подсчетов, сверив расходы и доходы и определившись с рентабельностью, я решила остановиться на десертах премиального сегмента, при этом сделав памятку для Родриго, чтобы он не расходовал слишком много продуктов. Затем я составила текст объявления для посетителей.
Довольная собой, я попросила официанта принести легкий обед и вернулась в свой официальный кабинет. Не успела я сесть, как зазвонил телефон.
– Сибилла?
– Да.
– Сибилла, это Бертиль…
– Бертиль?
– Ну да, твоя кузина! Ты что же, забыла меня?
– Нет.
Бертиль была дальней родственницей во всех смыслах слова. Она жила в какой-то глуши, и мы почти не виделись.
– Сибилла, у меня отличная новость: я в Лионе! Можешь себе представить? Я в Лионе!
– Да.
Я могла представить себе еще кое-что: она наверняка предложит встретиться.
– Это просто восхитительный город! А я ведь здесь впервые! Ты знала?
– Нет.
– Ну да, один раз я собиралась приехать за компанию с мамой, но накануне подхватила какую-то заразу и осталась дома, помнишь?
– Нет.
– Ох, я так рада, что оказалась здесь! Мы же увидимся?
Ну вот, приехали.
Пока я думала, что ответить, она продолжала щебетать:
– Давай, я ведь уже завтра уезжаю! Целую неделю пытаюсь тебя найти. Раз десять звонила тебе домой и каждый раз ни ответа, ни привета.
– А откуда у тебя этот номер?
– Натан мне его дал. Сегодня утром я набрала еще разок, и он наконец взял трубку.
М-да, мог бы предупредить меня.
– Ну что, увидимся? – не умолкала она. – Во сколько ты заканчиваешь?
– Поздно. Думаю, не получится.
– Ничего страшного! Будет глупо вот так разминуться, я подожду тебя!
Я нехотя согласилась. Мы договорились встретиться в «Негоциантах» в одиннадцать вечера.
Не то чтобы Бертиль была мне неприятна, но в последний раз мы виделись три года назад, и я понятия не имела, о чем с ней говорить. Ну правда, о чем? Я покрылась холодным потом, представив, как мы сидим друг напротив друга и не знаем, что сказать, а неловкость нарастает с каждой минутой. Нужно было составить список тем для обсуждения.
В дверь постучали. Манон принесла обед.
– Поставь на стол.
Она вышла, а я включила радио – всегда полезно быть в курсе новостей.
Я жевала цветную капусту, когда от слов диктора мои челюсти замерли на месте.
«Археолог Антуан Гийомон совершил знаменательную находку в Ливийской пустыне в Нижнем Египте. В шестидесяти километрах от Александрии он обнаружил Kellia – убежища, вырытые в Нитрийской пустыне монахами, искавшими еще большего уединения, чем может предоставить монастырь. Они отправились на юг и там, в пустыне, на большом расстоянии друг от друга, не позволяющем ни видеть, ни слышать себе подобных, вырыли в земле жилища. Этот факт очень усложнил поиски, которые и так были не самым простым делом, ведь за прошедшие века убежища покрылись толстым слоем песка. В одном из них провел последние пятнадцать лет своей жизни Евагрий Понтийский.
Вы слушаете „Франс-Кюльтюр“. Радио принадлежит тем, кто его слушает. Передаю слово Марселю Леклеру, который расскажет вам о погоде…»
Я была поражена.
Евагрий Понтийский… Я ничего о нем не знала, но, кажется, однажды слышала это имя…
Я хотела тут же выскочить из-за стола, но, чтобы не разбазаривать продукты, пришлось сначала быстро доесть цветную капусту. Куда идти? Конечно в библиотеку Сен-Жан. Я как раз собиралась туда за книгами по техникам продаж. Тем лучше, убью сразу двух зайцев.
Час спустя я вернулась со стопкой книг и закрылась в каюте за машинным залом. Среди них были тексты Евагрия и его биография. Это должно было дать пищу для размышлений и хоть какую-то информацию касательно братства.
Я узнала, что Евагрий родился около триста сорок пятого года в Малой Азии. Большую часть жизни он провел в Константинополе, прославился как блестящий оратор и благодаря Григорию Богослову, сделавшему его своим диаконом, был допущен к императорскому двору. К сожалению, спустя некоторое время он влюбился в жену знатного сановника. Спасаясь от скандала, он бежал в Иерусалим, затем стал монахом в Нитрийском монастыре, а после поселился отшельником в Kellia. Он оставил после себя немало религиозных трактатов, причем все они были написаны очень ясным и живым литературным языком. Однако его стиль полностью менялся и становился мутным и малопонятным, стоило ему затронуть темы, предназначенные для посвященных. При жизни его сочинения широко распространились по всему региону, их читали даже в монастырях Палестины и Синая. Смерть Евагрия в триста девяносто девятом году никак не повлияла на его популярность: его труды продолжали с удовольствием читать по всей Византийской империи и западнее. Однако через некоторое время идеи отшельника признали еретическими.
Я взяла сборники с его текстами и принялась просматривать их по диагонали, надеясь найти какие-то параллели с идеями Оскара Фирмена.
Меня сразу поразили глубина и серьезность написанного. Было очевидно, что загадочный монах интересовался устройством человеческой психики и неплохо разбирался в этом вопросе. Что-то подсказывало, что я на верном пути.
