Споры продолжаются, каждый год появляется новая информация, старые гипотезы отбрасываются, выдвигаются новые. Совершенно нормальная ситуация для бурно развивающейся научной дисциплины, которой и является палеоантропология. Несмотря на различия в датировках тех или иных событий и на противоречия между гипотезами и моделями, описывающими путь антропогенеза, есть такие результаты, которые уже вряд ли изменятся. Скажем, если 30 лет назад специалисты еще спорили насчет прародины человечества, то сейчас теория «африканского исхода» стала почти общепринятой. Альтернативная версия, так называемый мультирегионализм, в соответствии с которой наш вид сформировался в нескольких удаленных регионах земного шара, от разных популяций предкового вида Homo erectus, гораздо хуже согласуется с данными палеогеномики.
Все генетическое разнообразие, которое обнаружено в аборигенных человеческих популяциях Евразии, Океании и обеих Америк, специалисты характеризуют как субвыборку из африканского разнообразия, то есть не очень большую долю той изменчивости, которая представлена на Черном континенте. Единственное отличие состоит в том, что в геномах неафриканских народов имеется небольшая примесь архаичных генов, полученная от смешения с неандертальцами и денисовцами
[237]. Но и эти скрещивания не сделали нас генетически более разнообразными по сравнению с коренными жителями Африки. Достаточно сказать, что генетические различия между европеоидами и монголоидами меньше, чем различия, выявленные внутри древнейшей из человеческих рас, койсанской. К ней относятся аборигенные народности Африки, сохранившиеся сейчас в основном на юге континента, племена охотников-собирателей, известные как бушмены и готтентоты. Именно представительницам койсанской расы принадлежала митохондриальная ДНК, образовавшая особую, удаленную от всех остальных рас и племен, группу на генеалогическом древе, где впервые появилась «Ева» (см. рис. 11.3). Сейчас уже хорошо известно, что в генетическом отношении койсаны — это самые-самые уникальные люди, значительно отличающиеся от всего остального человечества. Молекулярные часы показывают, что разделение койсанов и «всех остальных» произошло очень давно, между 350 000 и 260 000 лет назад
[238].
Но размах генетической изменчивости нашего вида, включая межрасовые отличия, меркнет перед тем, какой обнаружен среди человекообразных обезьян. Например, различия между койсанами и европейцами (или, выражаясь по-линнеевски, между «высокообразованным премьер-министром из Европы и готтентотом с мыса Доброй Надежды») по митохондриальной ДНК оказались гораздо меньше, чем между популяциями шимпанзе из Восточной и Западной Африки. Больше того, различия по митохондриальной ДНК между географически удаленными популяциями шимпанзе гораздо значительнее, чем между современным человеком и неандертальцем. Гориллы и даже бонобо (карликовые шимпанзе) в данном отношении тоже превосходят человека разумного
[239]. Итак, несмотря на все внешние несходства — различия в цвете кожи, структуре волос, форме черепа и многом другом, — значимость которых мы так охотно преувеличиваем, с генетической точки зрения все современные Homo sapiens удивительно однородны. Исходя из этого, нет никаких оснований делить человеческие расы и этносы на «высшие» и «низшие», ранжировать их на «лестнице совершенства». Генетика, во всяком случае, не дает к этому ни малейшего повода. Даже само понятие «раса» может с этой точки зрения быть поставлено под сомнение.
Многое в прошлом человека как вида до сих пор остается неизвестным. Споры о таких проблемах, как происхождение человеческого мозга, сознания, языка, ведутся уже веками и до сих пор не окончены. Увы, здесь плохо помогают данные, добываемые палеоантропологами и палеогенетиками. Неменьший интерес вызывает еще один сложнейший вопрос: какое эволюционное будущее ожидает вид Homo sapiens? Сошлюсь на авторитет Ричарда Левонтина, крупнейшего знатока генетики человека, написавшего 40 лет назад, что «единственное определенное утверждение о будущем нашего вида состоит в том, что его существование конечно»
[240]. Любой биологический вид рано или поздно заканчивает свою историю, либо не оставляя потомков (что происходит чаще всего), либо оставляя после себя эволюционное наследство в виде дочернего вида. Неандертальцы и денисовцы канули в Лету «бездетными», а человек выпрямленный, Homo erectus, дал начало нашему виду. Гадать о том, какая судьба ждет человека разумного, не имеет смысла. Эволюция, как принято считать сегодня, — процесс едва ли предсказуемый, ее течение не имеет предустановленного русла и тем более какой-нибудь высшей цели в будущем, которой она будто бы стремится достичь. Конечно, можно проводить мысленные эксперименты, как это сделал Герберт Уэллс, написав «Машину времени». Он нарисовал мрачноватую картинку очень далекого будущего (802 701 г. н. э.), в котором человечество разделилось на два основных вида, или расы — слабосильных, слабоумных и беззащитных элоев и брутальных морлоков, обитающих под землей и питающихся мясом элоев.
Биологи — современники Уэллса тоже пробовали представить далекое будущее нашего вида, делая прогнозы о том, как будет выглядеть Homo futurus. В отличие от Уэллса, они основывались на изучении эволюционных тенденций, проявляющихся, к примеру, в строении человеческого тела. Замысел состоял в том, чтобы мысленно продолжить эти тенденции в будущее и представить, к чему бы они могли привести. Сразу оговорюсь, что речь идет об очень далеком будущем, отстоящем от нас настолько же далеко во времени, насколько мы отстоим от гейдельбергского человека или Homo erectus.
Анатомы основывали свои прогнозы на так называемых прогрессивных аномалиях в строении человеческого скелета. Это признаки, которые отсутствуют у наших животных родичей и, будучи свойственными только нашему виду, возможно, указывают на дальнейший ход его эволюции. Как писал один автор в 1913 г., на основании этих материалов можно «точно знать то направление, по которому совершаются филогенетические изменения в нашем организме»
[241]. Вот, например, конечный отдел человеческого позвоночника имеет в норме четыре-пять редуцированных в размерах копчиковых позвонков. У некоторых индивидуумов это число может снижаться до трех. Эволюционная тенденция к утрате хвоста еще не завершена, поэтому анатом может сделать вывод, что в будущем для человека станет нормой трехпозвонковый копчик. Определенные тенденции изменения можно указать для числа зубов, размеров головы и отдельных костей (например, носовых) и так далее. Одним словом, достаточно собрать воедино все наблюдаемые прогрессивные аномалии, и мы получим вероятный облик Homo futurus. Он будет настолько далек от нынешнего человека в анатомическом отношении, что антропологи, раскапывая современные кладбища, будут дивиться грубости и неуклюжести скелета людей начала третьего тысячелетия.
