«Для диких животных места нет» — так озаглавил одну из своих книг немецкий зоолог и деятель в области охраны природы Бернгард Гржимек. Книга была опубликована более полувека назад. С тех пор площадь заповедников по всему миру значительно выросла, окрепло природоохранное движение, многие страны стали получать солидный доход от экологического туризма и уже поэтому стараются сохранить свою флору и фауну. Но проблема вытеснения диких животных людьми никуда не исчезла. Численность человечества продолжает расти, городские поселения «откусывают» все больше земель, да и потребление природных ресурсов идет по нарастающей. Поэтому, несмотря на громкие декларации и конвенции о защите биоразнообразия, провозглашаемые на уровне ООН и других международных организаций, шестое вымирание пока не удалось остановить. По-видимому, сложившаяся модель социального и экономического развития человечества в принципе плохо совместима с сохранением биосферы. Для полноты картины замечу, что некоторые футурологи считают, будто ничего трагического на самом деле не происходит и в перспективе нескольких тысячелетий глобальная экосистема «адаптируется» к фактору человеческого воздействия, так что никакого необратимого разрушения природной среды обитания не произойдет. Экологические активисты по всему миру напрасно шумят и скандалят. Так, по мнению футуролога Сергея Переслегина, человек разумный «представляет собой значительно меньшую угрозу современной биоте, нежели в свое время зоопланктон. То есть мы не можем погубить не только природу, но даже и себя». Дальше — больше. Природа возьмет на вооружение стратегию использования разума, оказавшуюся такой эффективной. Поэтому Переслегин ожидает «быстрого (в эволюционном смысле) возвышения к разуму целого ряда биологических видов — начиная с естественных спутников людей: крыс, собак и кошек»
[221]. Выглядит утопично, хотя и захватывающе. Теоретических запретов на такую «сапиентизацию», по-видимому, не существует: если разум возник в одной из генеалогических ветвей высших млекопитающих, то почему не в другой? Однако холодный критический разум биолога может заметить на это, что биологическая эволюция — процесс непредсказуемый; рассуждать, что будет с природой даже в ближайшие несколько тысяч лет, сродни гаданию на кофейной гуще. (А футурологи давно стали притчей во языцех как мастера давать несбывающиеся прогнозы.) Пока же взаимоотношения человечества и высших позвоночных в основном оборачиваются сокращением численности, фрагментацией популяций и сокращением видового разнообразия последних.
Будет очень печально, если блестящая эволюция позвоночных, продолжавшаяся больше полумиллиарда лет, завершится таким унылым образом.
Глава 11. Человек происходит от Дарвина
[222]
Ибо, если бы человек, властитель мира, умнейшее из дыхательных существ, происходил от глупой и невежественной обезьяны, то у него был бы хвост и дикий голос… Разве мы покрыты кругом шерстью? Разве мы не носим одеяний, коих лишены обезьяны? Разве мы любили бы и не презирали бы женщину, если бы от нее хоть немножко пахло бы обезьяной, которую мы каждый вторник видим у Предводителя Дворянства? Если бы наши прародители происходили от обезьян, то их не похоронили бы на христианском кладбище…
Антоша Чехонте. Письмо к ученому соседу
Один античный мудрец однажды сказал:
Если бы руки имели быки и львы или кони,
Чтоб рисовать руками, творить изваянья, как люди,
Кони б тогда на коней, а быки на быков бы похожих
Образы рисовали богов и тела их ваяли,
Точно такими, каков у каждого собственный облик.
Вот почему, продолжал он, эфиопы живописуют своих богов черными и с приплюснутыми носами, фракийцы — рыжими и голубоглазыми, мидяне и персы — также подобными самим себе
[223]. Это очень верно подмечено. Люди разных стран и во все эпохи были чрезвычайно склонны помещать себя в центр Вселенной, мерить мир по своей мерке и находить воплощение собственных свойств во всем, что их окружает. Такой антропоцентрический образ мыслей процветает и сегодня, однако в естественных науках он считается одним из самых тяжких грехов. И физики, и химики, и биологи стремятся познавать природу «объективно», то есть такой, какой она есть сама по себе, без всех этих чисто человеческих предрассудков и претензий на центральное место в мироздании. Историю европейского естествознания Нового времени иной раз пишут так, словно ее прогресс заключается в постепенном низвержении «властителя мира» с самовольно занятого им престола и уравнивании его в правах с остальными объектами мира живого и неживого. Испокон веков люди считали себя хозяевами Земли, а саму нашу планету — центром Вселенной. Так бы оно шло и дальше, но «пришел Коперник» и научно доказал, что в центре мироздания находится вовсе не Земля, а Солнце. Это бы еще ничего, но в скором времени «пришел Ньютон» и также неопровержимо доказал, что Вселенная бесконечна, а Солнце и окружающие его планеты даже не пылинка в космической безбрежности, а что-то невообразимо малое, во всяком случае гораздо меньшее в сравнении с целым Космосом, чем песчинка — с Мировым океаном. А потом «пришел Дарвин» и тоже научно доказал, что человек — не царь природы и не особое существо, сотворенное «по образу и подобию Божию», а всего лишь один из миллионов биологических видов, возникший вполне себе естественным эволюционным путем. И вообще, мы — узконосые обезьяны. Многим такое положение дел казалось, да и сейчас кажется, ужасно обидным, но зоология неумолимо стоит на своем…
И тем не менее нам никуда не деться от человеческого в себе, и во всей мировой фауне нет для нас никого ближе и интереснее, чем биологический вид Homo sapiens. Вот почему почти в каждой из предыдущих глав этой книги можно найти упоминания об эволюции человека и его кровном родстве с остальным животным миром. Я раз за разом приводил в пример человека не просто так, а потому, что подобные примеры всегда самые наглядные и доходчивые. Но, конечно, вид человек разумный вполне достоин того, чтобы посвятить ему особую главу. Я не буду здесь в подробностях рассказывать об эволюции рода Homo и обо всех наших многочисленных прямых предках и дальних родичах. Об этом написано много хороших книг
[224]. Поговорим о том, какое место мы занимаем в картине мира, рисуемой современной филогенетикой.
