* Раковины принадлежат беззубкам — самым обычным в наших реках и озерах представителям класса двустворчатых моллюсков. Изображения взяты из книги: Определитель пресноводных беспозвоночных России и сопредельных территорий. — СПб.: Наука, 2004. Т. 6.
Постоянные изменения и пертурбации в системе животных и растений, происходящие буквально на наших глазах, бесконечные (и кажущиеся постороннему наблюдателю такими мелочными) споры между специалистами — это не признак упадка или «старческого слабоумия» древнейшей из биологических наук. Совсем наоборот, они свидетельствуют о том, что систематика до сих пор жива, в нее приходят новые идеи, методы, и с каждым годом, несмотря на частные противоречия, наше знание о системе организмов становится все совершеннее. Мы постепенно приближаемся к воплощению великой мечты — построению универсального древа жизни, связывающего в рамках одной генеалогии все создания, большие и малые, вымершие и ныне живущие.
А пока идут споры между систематиками, палеонтологи продолжают извлекать из недр земных все новые виды ископаемых организмов. Ключевые моменты эволюции крупных групп животных становятся все яснее. Теперь мы знаем, что орнитизация — совсем не уникальное явление. Практически все крупные таксоны, о ранних этапах эволюции которых есть более или менее удовлетворительная палеонтологическая информация, возникали примерно так же. В последние несколько десятилетий эволюционные биологи продолжали упражняться в словотворчестве. Заговорили о маммализации (по аналогии с «оптичиванием» по-русски это можно назвать «озверением»). Типичные для современных млекопитающих признаки, как оказалось, независимо возникали в нескольких группах рептилий, одновременно эволюционировавших в сходном направлении в конце палеозоя — начале мезозоя. Появились и другие «-зации»: артроподизация (становление типа членистоногих), ангиоспермизация (появление цветковых растений), метазоизация (происхождение многоклеточных животных) и им подобные неологизмы. Как пишет палеоорнитолог Е. Н. Курочкин, «чаще всего прослеживается много эволюционных попыток выйти на новый… уровень освоения окружающих ресурсов. Из таких попыток только одна или две оказывались биологически прогрессивными, давая новую группу или группы… Остальные линии вымирали»
[81].
Закончить эту главу мне хочется небольшим историко-литературным экскурсом (не все же нам с вами рассуждать о биологических проблемах, пора и развеяться немного!).
В литературном мире Петербурга в начале XIX столетия не было персонажа, над которым бы потешались больше, чем над графом Дмитрием Ивановичем Хвостовым.
На первый взгляд — обласканный судьбою представитель самого высшего общественного слоя. Любимый племянник фельдмаршала Суворова, видный сановник, академик, одно время — обер-прокурор Священного синода. По всем воспоминаниям, человек кроткий, незлобивый и не замеченный в лихоимстве на службе государевой. Одна беда. Граф Хвостов страдал метроманией. Так называется болезненная страсть к написанию стихов. Не обладая могучим поэтическим талантом, он посвятил свою жизнь служению музам, сочиняя стихи во всех жанрах и на все случаи жизни. Хвостов писал оды, поэмы, басни, элегии, стихотворные послания и, будучи человеком далеко не бедным, печатал их большими тиражами за свой счет и буквально изводил своих друзей и знакомых, пичкая их изданиями своих стихов. Почти все «серьезные» литераторы той эпохи отметились эпиграммами и насмешками в адрес незадачливого метромана. Подчеркивали его бездарность, назойливость, а также титаническое упорство в производстве напыщенных и порой нелепых стихов. Не кто иной, как Александр Пушкин в своей юношеской бойкой (очень бойкой) балладе «Тень Баркова» на веки вечные «приложил» трудолюбивого Хвостова:
Как иногда поэт Хвостов,
Обиженный природой,
Во тьме полуночных часов
Корпит над хладной одой.
Пред ним нещастное дитя,
И в крив и кос и прямо
Он слово звучное крехтя
Ломает в стих упрямо…
Пожалуй, самым любимым объектом насмешек были басни графа Хвостова. Особенно та из них, в которой рассказывалось про некоего голубя, угодившего в силки. Сначала он «сидел в темнице», а потом
Кой-как разгрыз зубами узелки
И волю получил.
Современные литературоведы комментируют: «Строки эти вызвали бурное веселье критики и не забывались в течение многих лет. Так, А. Е. Измайлов… писал: „Чего не делает всемогущая поэзия? Прикоснется ли магическим жезлом своим к Голубку, запутавшемуся в сети, — мгновенно вырастают у него зубы, и он разгрызает ими узелки…“»
[82]. А Пушкин, всласть похохотав над этим творением, как-то обозвал Хвостова «отцом зубастых голубей»
[83].
Минуло 200 лет. Мы знаем теперь, что зубастые птицы действительно существовали, хотя и в далеком геологическом прошлом, да и само наличие зубов является исходным признаком всех архозавров, утраченным у современных пернатых. (То же самое произошло и с утконосами, потерявшими зубной аппарат в ходе эволюции.) Причем в геноме современных птиц сохранились гены, отвечающие за образование зубов, только они находятся в «молчащем» состоянии и в норме не функционируют. Эмбриологам удалось выявить мутацию, приводящую к формированию зубов у куриного зародыша (правда, эта мутация летальна, так что эмбрион неминуемо погибает еще в яйце и зубастый цыпленок на свет не появляется)
[84]. Получается, что зубы у голубей все-таки есть, хотя и в «потенциальном» состоянии.
