— Этот Симон Казанова слегка задается и упрям как осел, зато далеко не глуп… И довольно красивый парень. Знаешь, Колен, я думаю, что он спас тебе жизнь.
Я промямлил какие-то невнятные слова благодарности, но роковая секретарша уже повернулась ко мне спиной и прижала к уху мобильник.
— Сзади вид лучше, тебе не кажется? — заметил Арман.
Я не ответил.
Мне хотелось помолчать. Побыть одному.
— Колен!
Я узнал монотонный голос отца Дюваля и обернулся. Никогда не видел у него такого красного лица. В одной руке он держал пыльный бокал, который, несомненно, отыскал в старом посудном шкафу на ферме, в другой — бутылку.
Сангвинарии — остров Морнезе — 1914.
Священник с ловкостью профессионального сомелье крутил вино в бокале.
— Колен, я не смог отказать себе в удовольствии и откупорил одну бутылку.
У меня не было сил отвечать.
— И как? — спросил Арман.
— Ну, лучше бы его попробовать несколькими годами раньше. Восемьдесят пять лет хранения многовато даже для особенных вин. Не помешало бы регулярно менять пробку. И надо бы дать ему отстояться…
— Протухло? — встревожился Арман.
Отец Дюваль отпил глоток, подержал вино во рту, потом ответил, взвешивая каждое слово:
— И месяца не прошло с тех пор, как я пил «Шато Кос д’Эстурнель», одно из лучших вин восемьдесят шестого года. Сто пятьдесят евро бутылка. Как минимум. И могу вам сказать, что то вино — кислятина в сравнении с этим.
Мади восхищенно присвистнула.
Отец Дюваль наклонился ко мне:
— Мазарини был прав, Колен, это исключительное вино. Все дело в особенной почве виноградника, такая встречается лишь в нескольких уголках Франции. Старый, забытый всеми виноградник. Твой отец заново его открыл. Если решишь снова возделывать эту землю, возродить виноградник, то слава и богатство, мальчик мой, тебе обеспечены!
Я кивал, толком не понимая, что отвечать, и чувствуя себя дурак дураком.
Мади улыбалась. Мне нравилась ее улыбка.
— Спасибо всем. Спасибо. Можно я побуду один?
С этим я и направился по склону небольшого поля. Я еще раньше приметил этот холм с кривым, старым, засохшим деревом на вершине и теперь опустился на траву, прислонился к теплому стволу. Трава была мокрая, но какое это имело значение. Как я и предполагал, с возвышения открывался великолепный вид на темное море, на маяк, на черные скалы юго-восточного берега. Было слышно, как волны разбиваются о камни.
Я закрыл глаза. И снова открыл. Я, наверное, ненадолго уснул.
Мне было хорошо.
Шум волн. Бескрайнее море.
Горизонт вдали окрасился сиреневым. Волны замерцали.
Уже восходит солнце.
А теперь — новый день, новая жизнь.
Мне еще надо прочесть прощальное письмо отца, то, что он оставил у нотариуса. Полицейские отдадут его мне, когда найдут. Письмо с обвинениями.
Но теперь это может подождать.
Мне было хорошо.
Я должен был приехать сюда, пройти по обломкам моего детства.
Принять смерть моих родителей. Я сирота.
Я наконец простился с ними.
У меня ушло на это десять лет.
Отец погиб.
Мама была права. Ее пророчество после стольких лет исполнилось.
Когда-нибудь ты встретишься с папой.
Мы с ним не увиделись.
Но встретились.
