Мади поняла, поводила пальцами по цифрам, но ни одной на ощупь на распознала. Арман не выдержал:
— Дай сюда!
Забрал у нее карточку и с ошеломляющей легкостью, с первого раза, определил шестнадцать цифр и дату окончания срока действия.
— У тебя волшебные пальчики или как? — проворчала слегка уязвленная Мади.
— Двенадцать лет за роялем, старушка. Двенадцать лет мучений. Рубинштейна из меня, может, и не выйдет, но чувствительные кончики моих пальцев, возможно, спасли твою шкуру.
Он снова пробежался по клавишам мобильника, услышал сообщение и ввел номер карты.
— Не заблокировал! — завопил Арман. — Счет пополнен на сто евро! Чего стесняться — если нас сцапают, за решетку отправят нашу арабку.
— Заработал? — спросила Мади, не отреагировав на «арабку». — Если ты сейчас скажешь, что сеть не ловится, я вышибу люк твоей тупой башкой.
Несколько секунд ожидания. Несмотря ни на что, я снова обрел надежду. В темноте угадывался Арман, неподвижно стоявший с трубкой возле уха.
— Есть! — заорал он. — Очень возбуждающий женский голосок только что сообщил мне, что остаток средств на счете сто евро плюс семь пятьдесят премии. Держи карточку, вернешь Ивону Папийону. Кому звонить? Отцу Дювалю?
Я засомневался. Мне вспомнился совет отца: никому не доверяй. Йойо за мной следил, Стефани не хотела выпускать меня из лагеря. Но все это было раньше.
Теперь все иначе. Теперь я снова могу всем доверять.
Всем… Кроме собственного отца.
Не дождавшись ответа, Арман позвонил в лагерь и попал прямо на отца Дюваля, который, видимо, топтался рядом с телефоном. В лагере все страшно перепугались, когда выяснилось, что сбежали три подростка, так что его не пришлось уговаривать немедленно отправить спасателей в Чаячью бухту.
Сначала мы услышали сладкоголосый вой сирен, пожарные и полиция явились одновременно. Не удержавшись, я кинулся обнимать Мади и Армана. Мы кричали, что-то пели, даже, кажется, плакали, все трое. Не прошло и десяти минут, как люк открыли.
В нашу темницу внезапно хлынул свет.
Мади с Арманом бросились наверх.
А я — нет.
Я остался в темноте. Я знал, что снаружи меня ждет беспросветный мрак.
52. Прохладный душ
Суббота, 19 августа 2000, 12:38
Дорога к перевалу Клер, Ницца
Симон встал. Его пошатывало. Он добрел до большого окна, за которым светило солнце, поглядел на Средиземное море и бухту Ангелов, поразился количеству парусов всех цветов и размеров на бескрайнем просторе, словно кто-то расчертил пунктирами водную гладь. Приложил ладонь к горячему стеклу и обернулся:
— Габриель, вы меня напоили, а мне пора возвращаться на Морнезе. Не дадите ли мне вертолет?
— С пилотом?
— Если можно.
— К сожалению, нет… Я же тебе говорил, у меня завал работы. Надо на несколько часов зайти в контору, потом снова улетаю в тропики. Кабо-Верде. Ты в самом деле хочешь вернуться на Морнезе? Прямо сейчас?
— Уверен, что надо.
— Интуиция полицейского?
— Да. И потом, эти совпадения… День рождения Колена Реми как раз сегодня. У меня предчувствие. Нехорошее.
Бордери прошелся по террасе, спустился к бассейну, посмотрел на прозрачную голубую воду. Симону начинало казаться, что хозяин дома стремительно теряет интерес к этой истории, потратил на нее достаточно своего драгоценного времени и теперь жаждет одного — нырнуть в бассейн, а потом как следует вздремнуть. Неудивительно, если человек скачет с самолета на самолет. Габриель присел на бортик и взглянул на Симона:
— Что за предчувствие?
— События странно складываются. Такое впечатление, что все подстроено, запущен обратный отсчет и он вот-вот закончится. Какой-то неумолимый механизм.
— Запрограммированный Жаном Реми?
— В общем, да.
Бордери поболтал рукой в воде, улыбнулся Симону, сверкнув удивительно белыми зубами.
— Этого не может быть, иначе я был бы его сообщником. Я последний, кто видел его живым. Он делился со мной планами.
— Или же…
Бордери странно на него посмотрел:
— Ты, случайно, не спрашиваешь себя сейчас, действительно ли Жан Реми мертв?
— Ну…
— Ты заблуждаешься. Он не обманывал. Если бы ты его знал, понял бы. И его тело нашли. Ты же не считаешь, что он кого-то убил, чтобы подсунуть вместо себя? Кого?
Симон подумал про Максима Приера, друга из ассоциации, который предал Жана Реми и о котором давно никто не слышал.
— А как выглядел Максим Приер, третий друг ваших студенческих лет? — спросил он. — Одного роста с Жаном Реми?
Бордери наклонился над бассейном, побрызгал на себя прохладной водой.
— Понятно. Выстраиваешь версию, по которой из воды выловили тело не Жана Реми, а Максима Приера?
— Это выглядело бы правдоподобно, — сказал Симон. — Он мстит человеку, который его предал, думая, что тот виноват в смерти его жены. Обменивается с ним одеждой, надевает свое обручальное кольцо на палец мертвому Максиму Приеру, оставляет труп в воде на какое-то время, чтобы его нельзя было опознать. Теперь хорошо бы понять, была ли возможна такая рокировка, так сказать, морфологически.
— Ты все-таки псих. Тебе следовало стать полицейским.
— Вы не ответили на мой вопрос.
Бордери вздохнул, полил голову водой. Он словно тоже тонул — погрузился в воспоминания, оказался на скамье в университетской аудитории, между двумя своими друзьями, Жаном и Максимом.
— Да, — наконец заговорил он, — «морфологически» это было возможно. Жан и Максим были примерно одного роста, одинакового телосложения, и цвет волос схожий. Но это невозможно психологически. Жан Реми не убийца, и многие свидетели на острове опознали его труп.
— Это всего лишь предположение.
— Если бы он был жив, — задумчиво продолжал Бордери, — он бы со мной связался. И, несомненно, связался бы с сыном.
— А кто вам сказал, что он этого не сделал?
Бордери потер мокрыми руками лицо.
— Не пытайся задурить мне голову идиотскими гипотезами. Ты в самом деле хочешь вернуться на Морнезе?
— Да. Могу я попросить об одной услуге?
— Смотря о какой.
— Вы позволите мне принять душ? Я со вчерашнего дня в дороге, от меня несет потом. И я слегка перебрал. Думаю, от холодной воды в голове прояснится.
— Не стесняйся. Тебе прямо по коридору и направо. Смотри не утони!
И Габриель, не обращая внимания на Симона, стащил с себя полотняные штаны, трусы и голый нырнул в бассейн.
