До кладбища Симон добрался за десять минут. На первый взгляд все выглядело спокойно. На дороге почти пусто. Никаких гильз, дымом не пахнет. На серой кладбищенской ограде грелась на солнышке неподвижная ящерица, она сбежала, как только Симон прислонил к стене велосипед.
Бдительных островитян и след простыл.
Никакой суеты.
Ничего.
Было даже слишком спокойно, тишина казалась не вполне естественной, как будто все затихло по команде священника, учителя или режиссера. Только высокая трава на откосе шуршала под морским ветром.
Симон Казанова посмотрел в сторону северо-западной оконечности острова, той его части, куда почти не заглядывали туристы и где не было ничего, кроме цитадели, теперь превращенной в тюрьму.
Там суета была.
Он мало что мог разглядеть — только фигурки, мечущиеся, как сбившиеся с пути муравьи. Снова оседлав велосипед, Симон проехал оставшиеся шестьсот метров по дороге к тюрьме.
С каждым оборотом педалей перед ним открывалось огромное восьмиугольное сооружение, стали видны валы в стиле Вобана, пологие склоны, заросшие чуть пожелтевшей травой, — точно как в Сен-Ва-ла-Уг или на острове Татиу. Двести лет назад цитадель стала каторжной тюрьмой, промежуточным этапом для преступников, которых затем отправляли в Гвиану, на Реюньон или в Новую Каледонию. После Второй мировой войны крепость превратили в тюрьму. С моря к ней было не подступиться. Со стороны острова ее защищали глубокие, метров по десять, рвы, теперь осушенные, но огражденные двойным рядом колючей проволоки. Преодолеть оплот из камня, земли и металла можно было, только пройдя через широкий сводчатый проем в крепостной стене и бетонный мост.
Какой-то тип с автоматом, в военной форме, больше похожий на наемника, вернувшегося из Чада, чем на сотрудника министерства юстиции, преградил ему дорогу.
«Не поддаваться!» — подумал Симон и решительным тоном представился:
— Служба безопасности острова Морнезе. Жители прибрежных районов сообщили мне…
Наемник поднял автомат. В его снаряжении ничего упущено не было. Тесак вдоль ноги. Патронташ через плечо. Бинокль на шее. Стрекочущая рация. Симон увидел еще десятка три таких же солдат в форме десантников, вооруженных до зубов, — они выходили из ворот крепости и садились в джипы, четверо в машину. Один человек в каждой группе сидел за рулем, второй неотрывно смотрел в бинокль, третий и четвертый целились из автоматов в невидимого врага. Два джипа уже покинули крепость.
Странно — летом тюремная охрана остается неприметной. Надо было встать на рассвете, чтобы увидеть, как взмыленные бритоголовые парни с мускулистыми ногами маленькими группами бегут по велодорожкам.
Клара была права! Что-то происходило. Дуло автомата чадского наемника было наставлено точнехонько в отчаянно колотившееся сердце Симона.
— Мсье, вам нельзя здесь оставаться, — строго сказал военный.
Симон притворился раздраженным.
— Говорят вам — служба безопасности острова. Мэрия Морнезе!
И уверенно протянул ему свое «молодежное» удостоверение. Тип с автоматом внимательно изучил карточку с печатью мэрии. Она его не очень убедила, и он не знал, что делать.
Симон начал терять терпение.
— Сколько можно! Я хочу поговорить с кем-то из ваших командиров!
Военный с облегчением пробормотал в свою рацию что-то совершенно неразборчивое, и тут же под сводом появился человек лет сорока с отличной выправкой. Все в нем контрастировало со зрелищем метавшегося по двору апокалиптического отряда: зеленовато-синий мундир, фуражка с лакированным козырьком, надвинутым на высокий лоб, орлиный взор, способный и на горизонте высмотреть перископ вражеской подводной лодки.
Он внимательно изучил удостоверение Симона и с сообщнической улыбкой вернул его владельцу.
— Лейтенант Дюллен. Благодарю вас, мсье Казанова, за то, что добрались сюда, но вы напрасно беспокоились. Все в порядке. Обычная работа.
Обычная работа?
Ага, как же!
5. Сирота
Среда, 16 августа 2000, 15:51
Вблизи порта Сент-Аргана, остров Морнезе
Парусник мягко покачивался, баюкая мои воспоминания. Арман все еще спал, свернувшись калачиком рядом, и улыбался во сне, как большой младенец, угнездившийся в коляске, которую катят по ухабистой дороге. Я смотрел на линию берега, на смешение красок Морнезе, словно на картинах импрессионистов, — дома над серым гранитом отвесных прибрежных скал, красные пятна, разбросанные по ландам с сотней оттенков зеленого.
Остров Морнезе.
Мое незавершенное прошлое.
Я жил здесь в детстве, до шести лет. Мои отец и мать были не то археологами, не то историками, не то чем-то средним между тем и другим. Они восстанавливали аббатство Сент-Антуан, стоявшее посреди острова, лет десять потратили на эту работу. Жили там вместе с группой молодых любителей древних камней, среди которых были Тьерри, брат моей матери, и его жена Брижит. Все происходило в начале восьмидесятых. Я родился на пятом году раскопок и был единственным ребенком в этой научно-хипповой общине. От того времени у меня в памяти сохранились расплывчатые картины: солнце, ветер, пыль, большие столы, за которыми взрослые смеются и пьют, я — одинокий и несколько заброшенный ребенок.
Вот, собственно, и все, что я помню про первые шесть лет.
Все закончилось в 1990 году.
Внезапно оборвалось.
Однажды утром на школьном дворе во время перемены появился муж моей няни. Зачем так рано? Он велел мне идти с ним, ничего объяснять не стал, сказал только, что это срочно и важно и чтобы я ни о чем не спрашивал. Я-то больше всего волновался из-за своего мяча. Нянин муж взял меня за руку как раз после того, как я сделал пас другу по имени, кажется, Лоран. Я толком этого Лорана теперь и не помню, мы с ним с тех пор больше не виделись. Тогда он даже не успел отбить мяч мне обратно.
Вполне вероятно, что мой мяч с того дня так у него и живет.
Нянин муж отвел меня к себе домой. Мне дали поесть и сказали, чтобы я шел играть. Все были очень ласковы и до ужаса фальшивы, что я отчетливо сознавал. Я и сейчас, хотя напрочь забыл, что ел на обед, что смотрел по телевизору и во что играл, помню странную атмосферу неловкости, ощущение беспокойства и неестественно заботливых людей вокруг меня.
А потом, уже под вечер, ко мне пришла Мартина, моя няня. Она плакала. Я впервые видел ее в слезах. Она сказала, что с моим папой произошел несчастный случай. Что он ушел на небо. Что я должен держаться. И все время твердила: «Это несчастный случай, это несчастный случай».
Кажется, я не плакал. Потому что не понимал.
Мой папа на небе?
Что это значит? Я больше никогда его не увижу? Я не грустил, но мне было не по себе. Равновесие нарушилось, и как теперь себя вести? Меня этому не учили. Я думал: «А можно мне поиграть, покататься на велосипеде, включить телевизор? Когда будет можно?»
