Разворот.
Промаявшись больше двадцати минут между Аржантеем и Сартрувилем, он наконец сумел въехать в Кормей-ан-Паризи и, двигаясь по бульвару Жоффра, отмеченному на плане, который Клара распечатала для него из интернета, нашел улицу Шату. Эта улица должна была вывести его к скверу Луизы де Вильморен, где жила семья Дюкурре. Симон уже решил, что мучения закончились, но оказался поочередно в скверах Бориса Виана и Гийома Аполлинера. Наконец, развернувшись еще несколько раз и обложив себя последними словами с ног до головы, Симон добрался куда надо.
Вокруг ни души, ставни почти у всех закрыты. «Захоти я обчистить дом, — подумал Симон, — лучше места не найдешь».
Он отыскал в глубине одного из тупиков строение под номером два — маленькое и ничем не примечательное. Белые стены, крохотный садик, ворота из дерева экзотической породы, слишком монументальные для дома такого размера. Но главное…
Закрытые ставни.
Симон проглотил очередное проклятье. Припарковался, проверил фамилию на почтовом ящике.
Тьерри и Брижит Дюкурре.
Никаких сомнений. Это здесь!
Он позвонил.
Никто, разумеется, не открыл.
Он посмотрел на часы. 18:43.
Оставалась слабая надежда, что они на работе или вышли за покупками и скоро вернутся. Но кто будет закрывать ставни, чтобы сходить в супермаркет? Он окинул взглядом ближайшие дома. Соседний выглядел обитаемым, одно из окон открыто. Симон подошел к двери, но не успел позвонить, как словно по волшебству перед ним появилась старуха. Либо она его подстерегала, либо наблюдала, присев на корточки, за своими цветочками — достаточно ли быстро они растут.
Симон вежливо улыбнулся:
— Добрый вечер, мадам.
Старуха поглядела на него с подозрением.
— Я ищу Тьерри и Брижит Дюкурре. Их нет дома?
Соседка уставилась на номерной знак «твинго». «Не из болтливых», — подумал Симон.
— Уехали в отпуск, — нехотя проронила она. — Вернутся не раньше чем через неделю. Вы родственник?
Симон мысленно чертыхнулся.
— Скорее друг. Вы не знаете, можно как-то с ними связаться? У них есть мобильный телефон?
Старуха смотрела все более неприветливо. Друг, который не знает номера телефона. Здесь что-то нечисто… И она быстро закруглила разговор:
— Я вообще ничего не знаю. Слежу, кто приезжает и уезжает, это все. Остальное меня не касается.
— Но, может, вы хотя бы знаете, куда они отправились?
Нет, эту крепость так просто не взять.
— Обычно они присылают мне открытку. Но не заранее, понимаете? Раз люди уехали сегодня утром, открытки еще нет.
— Понимаю… А раньше куда они ездили?
Соседка нахмурилась, помедлила с ответом.
— Всегда к морю. Он любитель на лодке плавать, вот каждый год и ездят.
Дальше расспрашивать не имело смысла, и Симон сдался.
— Благодарю вас, мадам, — сказал он, заставив себя улыбнуться, и сел в машину, но успел заметить, что соседка опять уставилась на номер.
«Наизусть заучивает, „Деррика“
[10] насмотрелась…»
Медленно сдав назад, Симон выругался так оглушительно, что «твинго» содрогнулся, да и старуха наверняка услышала.
Каким-то чудом он с первого раза выбрался на дорогу и подумал, что не знает и, наверное, никогда не узнает, кто такая эта Луиза де Вильморен
[11], припарковался у автобусной остановки на улице Шату и в отчаянии схватился за голову.
Тупик. Дорога к дому номер два у сквера Луизы де Вильморен в Кормей-ан-Паризи завела его в тупик. Пять часов потрачены зря! Семья Дюкурре и сирота Колен Реми могут сейчас быть где угодно — во Франции, в Испании, в Греции или Хорватии. Как их найти?
У него оставалась в запасе еще одна идея, но окончательное решение принять было трудно. Симон посмотрел на часы и вздохнул. Похлопал себя по щекам и развернул дорожную карту Франции. Повел пальцем вдоль шоссе А6 к Лиону, Авиньону, Эксу. Спустился к Ницце и постучал пальцем по точке. Опять вздохнул, еще раз сверился с часами, улыбнулся и запел во весь голос «Мы поедем».
После чего резко повернул ключ зажигания. Мотор заурчал.
— Я выезжаю, Габриель. Считай до десяти — ровно в десять я буду на месте.
Включил поворотник и направился в сторону шоссе А15.
33. Папа
Пятница, 18 августа 2000, 21:57
Чаячья бухта, остров Морнезе
Человек повернулся.
Теперь он стоял ко мне лицом.
Хотя уже стемнело, луна была яркая, а нас разделяло метров тридцать, не больше, и у меня не осталось ни малейших сомнений.
Это был мой отец.
Живой!
Я был прав, а они все ошибались.
Я направил на него фонарь.
Свет его ослепил, он прикрыл глаза ладонью, словно раздумывал, но через несколько бесконечно долгих секунд спросил:
— Колен?
Мы смотрели друг на друга и молчали.
Он первым прервал молчание:
— Спускайся! Спускайся скорее.
Через миг я уже слетел с косогора на пляж. Мы не сразу справились со смущением. Потом он меня обнял.
— Колен! Ты нашел меня! Колен, сынок!
Он отстранился, чтобы посмотреть на меня. Руки у него дрожали.
— Подумать только, завтра тебе исполнится шестнадцать. Шестнадцать лет! Я больше десяти лет тебя не видел…
Я его рассматривал. И узнавал. Я вспомнил все, до мельчайших подробностей. Теперь у него была густая борода, и для островитян, возможно, он сделался неузнаваемым, но только не для меня — я помнил каждую черточку его лица.
Папа не стал долго тискать меня в объятиях, и я был этому рад, меня немного смущала такая близость, я не привык к подобным проявлениям нежности. Но он ощущал мое волнение, а я — его.
— Садись, — тихо сказал он.
Сам тоже сел, и мы оказались лицом к лицу на маленьком пустом пляже. Луна отражалась в воде. Чуть дальше к югу маяк Кандальников через равные промежутки времени освещал бухту лучом, словно огромный прожектор на сторожевой вышке. Кругом было тихо. Все выглядело почти нереальным. Все, кроме сидевшего передо мной живого отца.
