Это же тот гений Бертело, о котором говорил Костя!
Подумала, где же Костя? Как он? Представила его в подвальчике у Черной речки, сосредоточенно склоненного над тарелкой с солянкой.
Глава 75
Мать говорит:
– Не надо занятий с психологом. Лишняя трата денег. Я сама себе психолог.
– Не думай о деньгах, это мои заботы.
– Хочу их тебе облегчить. Заодно могу провести с тобой несколько сеансов, пока помню, о чем она тут талдычила.
– Алкоголизм мне не грозит.
– Во-первых, не зарекайся. Во-вторых, я хочу, чтобы ты знала, чем мы тут занимались. Она учила меня оздоравливающим психику приемам, расслаблению, например. Под успокаивающую музыку рассказывала, как солнышко светит, море шумит, пальмы колышут веерами листьев, легкий ветерок обдувает разнеженное тело. Все это надо было воображать. Также мы занимались внутренними установками, они помогают обрести веру в собственные силы и повысить самооценку. Она почему-то считает, что у меня низкая самооценка.
– Она ошибается. А еще что она считает?
– Что я должна осознать кошмар существования в алкогольном опьянении. Также мне необходимо пробудить в себе личность и стать полноценным членом социума!
– Это возможно? Осознать кошмар?
– Где кошмар? Какой кошмар? В общем, не надо мне психолога, тем более Филя сказал, что в идеале польза от таких сеансов бывает лишь через несколько лет постоянных занятий. Какая же я идиотка, что в свое время не закончила психологический факультет.
Я опять мотаюсь из комнаты в комнату и не представляю, как буду жить здесь с матерью, с ее говорливостью, безалаберностью, чудачествами и депрессией. Последнее пугает особенно. Женщина-баобаб утверждает, что депрессия у нее присутствует. Я не вижу депрессии. Психолог упорствует: в скрытой форме. Меня пугает закамуфлированность депрессии. Чем это обернется, когда мы с матерью окажемся наедине?
Она говорит: «Как мы с тобой будем жить вместе?» Похоже, она тоже страшится новой жизни.
Глава 76
Ходит по квартире, взыскательно и радостно все осматривая, как человек, вернувшийся из дальнего путешествия. А ведь это так и есть. Останавливается возле фотографий на стене и спрашивает:
– Это что за мордоплясия?
Я не отвечаю. Заметила ли портрет моего отца? Никаких реплик. Но наверняка заметила, она все замечает. О Чернышеве тоже не спрашивает, впрочем, я ей говорила, что нашла его портрет.
Довольно долго изучает портретное древо, потом так же долго смотрит в окно и наконец говорит:
– Как вырос тополек…
Ну, вот она и дома. К вещам, привезенным из мастерской, не прикасается.
– Инга не отдала мне твои портреты…
– Черт с ними. – Машет рукой, давая понять, что говорить о них не желает, и я остаюсь в неведении – проданы они или Инга их замотала. – А этой фотографии я не видела, – сообщает она, рассматривая у меня на столе картонку с Константином и Софьей и читая на обороте стихи. – В старые времена люди были трогательны до наивности.
Потом Томик идет в ванную, мы обедаем, я мою посуду, а она сидит в кухне и смотрит в одну точку. Я придумываю себе какие-то ненужные дела по дому, мне дискомфортно рядом с ней.
Мать по-прежнему сидит в кухне. Я спрашиваю, когда мы пойдем делать химзащиту, она говорит:
– Не горит.
– Но и откладывать нечего, если решение принято. Принято? Тогда пойдем завтра.
– Хорошо, – соглашается. – Только мы с Филей пришли к выводу, что лучше кодирование, чем химзащита.
Нашла адреса нужных заведений в Интернете. Их масса, в пяти минутах ходьбы два! Посмотрела цены и отзывы. «Кодирование по низкой цене». Что сие значит? Низкие цены – подозрительно, хотя и низкие кусаются. Выбрала заведение от больницы Бехтерева. Фирма почтенная, не то что «Клиника профессора Преображенского». И пятнадцать минут ходьбы от дома.
Она легла на тахту, вперилась в телевизор.
Разговоры, похоже, исчерпаны. Это и есть закамуфлированная депрессия?
Глава 77
Утром захожу, сидит на постели. Голову повесила, смотрит в одну точку. И вдруг я вспоминаю: мы с Томиком в Эрмитаже, смотрим картины Рембрандта, она показывает мне портреты старухи и старого еврея. Говорит:
– Обрати внимание на портреты рембрандтовских стариков, на их глаза. Они застывшие, они смотрят в землю.
Я потом обращала внимание на старух возле дома на лавочке – точно. Гляжу на Томика. У нее – черт возьми! – взгляд рембрандтовских стариков!
Окликаю ее. Возводит очи горе и смиренно спрашивает:
– Так мы идем?
– По желанию заказчика. Кодирование заказывали?
– Не ерничай.
По дороге она оживляется, говорит, что сто лет не была на Петроградской, и как она ее любит, и как по ней соскучилась. Впервые видит памятник Низами.
– Кто такой? Памятник незаконному мигранту-гастарбайтеру? Не хочу никого обидеть.
Замечает вывеску «Музей граммофонов» и сквер, наполненный скульптурами, и заявляет, что после кодирования мы рассмотрим скульптуры и посетим музей, а также съедим мороженое.
В заведении у нас возникает спор, на какой срок кодироваться. Томик крепко стоит на своем: год. А там можно докодироваться, если вообще это понадобится. К тому же год дешевле трех, а тем более пяти лет. И я капитулирую, иного выхода нет, иначе она развернется и уйдет. Беседа психолога проходит при мне.
– Ваше желание отказаться от алкоголя добровольно?
– Да.
– Вы знаете, что нарушение трезвости после кодирования опасно?
– А что будет?
– Трудно предсказать. Зависит от состояния организма, возраста, хронических заболеваний. До летального исхода, конечно, не доходит…
– Это главное, – говорит Томик и смеется, а лицо психолога выражает недоумение.
– Она шутит, – встреваю я. – Такое у нее чувство юмора.
– А если без шуток, – говорит психолог, – то реанимацией дело вполне может закончиться. И учтите, не только вино, водка и пиво вам противопоказаны, но и любые спиртосодержащие лекарства, квас, забродившее варенье или старый кефир.
– Старый кефир я и раньше не пила. – Она хихикает, психолог смотрит на нас укоризненно. Мне тоже кажется, что ведет она себя пошло. Явно переигрывает.
Мы выходим в коридор, мать делает кислую физиономию и, помахав мне ручкой, уходит в другой кабинет, а появляется минут через десять, может, пятнадцать. Неестественная веселость исчезла. Мороженого она не хочет, в Музей граммофонов тоже. Она хочет домой, устала. Я предлагаю подъехать остановку на автобусе. Отказывается, и мы медленно бредем по Каменноостровскому. Я спрашиваю, что с ней делали.
