С утра отвожу Лидушу в больницу, потом – в издательство, прошу Гения съездить со мной в мастерскую. Дел у него выше головы, но безропотно соглашается.
– Ты уж прости меня, – говорю ему, – я бы тебя не грузила своими делами, но мой хахаль в отъезде.
Почему сказала «хахаль», не знаю, само собой вырвалось, и я почувствовала неловкость, не надо так о Максе, наверное, совсем свихнулась.
И вот мы на месте. Лифт до шестого этажа, на седьмой – пешком. Поднимаюсь по ступеням и нажимаю кнопку звонка – в последний раз. И мать сюда больше не придет.
Инга показалась мне никакой: бесцветная моль. А мастерская – удивила: она была непривычно огромна, потому что пуста. Пол свежевымыт, стены голые, в двух местах прислонены штук по пять холстов на подрамниках. Из мебели остались стол с пузатыми ножками и кресло-качалка, спущенная с антресолей. Что наверху, где была библиотека, я не видела, потому что для этого надо было пройти в центр помещения, а дорогу мне преградила дорожная сумка, так что дальше порога я не двинулась. Ясно, что в сумке были вещи матери. Мне показалось странным, что сумка совсем тощая, поскольку мать жила здесь много лет, и я спросила, все ли это?
– Все, – подтвердила Инга. – А что вы еще хотите? Постельное белье или посуду?
– У матери были два ее портрета, написанные еще до знакомства с Варленом Павловичем.
– Таких портретов в мастерской я не видела. Думаю, они были проданы, как и многие работы отца. Зайдите в магазин на углу или в рюмочную напротив. Там их знали и, возможно, расскажут, как они расплачивались.
– Идем, – сказал Гений, стоявший за моей спиной. Он потеснил меня и забрал сумку.
Глава 73
В больнице все изменилось, потому что мать окончательно пришла в себя и вступила в общение с миром. Во-первых, я наконец-то узнала, что врача зовут Филипп, во-вторых, его леденящий душу ясный взгляд потеплел и очеловечился, в-третьих, выяснилось, что он ведет с матерью длительные беседы на философские темы(?), как он сам сказал, и дал ей почитать книжку Кастанеды, а меня упрекнул:
– Почему же вы не сказали, что ваша мать образованная женщина?
Я прибалдела и промямлила:
– А кто нынче не образован?…
Томик в своем репертуаре.
Спросила у нее, как ей Кастанеда?
– Полная ерунда, – зашептала она. – Он – мистификатор. Когда-то его труды считали научными, потом разобрались, что это брехня, художественная литература. Но в любом случае – это откровенно скучно. Ты не читала? И не читай. Но Филе я, разумеется, об этом не скажу. И ты не говори. Не надо его расстраивать, он фанат Кастанеды. А ты притащи мне почитать что-нибудь настоящее, Стендаля, например, любой роман. У нас ведь сохранилось собрание сочинений? – И мечтательно добавила: – Когда-то я любила его «Прогулки по Риму».
Разумеется, собрание Стендаля, издаваемое «Огоньком», сохранилось. Я же не продаю книги и не выношу на помойку, как Лилька. «Огоньковские» собрания Лескова и Салтыкова-Щедрина тоже сохранились. Подписки разыгрывали в музее, и Томик их выиграла.
Девушки-анорексички в палате не было, ее отправили в настоящий дурдом. А с теткой-светофором мать уже закорешилась. Вместе с Лидушей они помыли матери голову над ванной.
В больнице ей оставаться недолго, через два-три дня выпишут. И что я буду с ней делать, как буду справляться? Я поговорила с психологом, которая провела с матерью два занятия. Психолог, женщина-баобаб с ногами-баобабами, говорит: у нее депрессия. Утверждает, что у матери присутствуют чувства страха, вины и стыда. Ей, конечно, виднее. Спрашиваю:
– А как она видит свою дальнейшую жизнь?
– Согласна на химзащиту. Процедура простая, занимает менее получаса. В вену вводится препарат, не совместимый с алкоголем, и действует от шести месяцев до пяти лет, по желанию. Можно сделать на дому, дам телефончик.
– А если она выпьет с химзащитой?
– Все может быть, от сильного дискомфорта до тяжелых последствий. Если пациент согласен, делают «провокацию»: дают небольшую дозу спиртного. Многих это убеждает.
– А на какое время мать согласна сделать химзащиту?
– Об этом мы пока не говорили.
– Вы не подозреваете, что она соглашается только для того, чтобы от нее отвязались, а выйдет отсюда, снова запьет?
– Наши занятия еще не закончены. Как раз сейчас я стараюсь выявить степень ее психологической готовности к отказу от алкоголя. Хочу удостовериться, что ее решение осознано.
– А говорят, что алкоголизм – диагноз пожизненный, это правда?
– Для кого как. Для некоторых и ангина смертельная болезнь. Все зависит от того, что у больного в голове. И желание выпить, и отвращение к алкоголю.
Про голову, в которой желание и отвращение, я недавно где-то слышала…
Глава 74
Когда иду по Каменноостровскому в сторону островов, вспоминаю уроки Томика, которые она в меня вдолбила.
На углу Карповки до Октябрьской революции была контора мебельной фабрики Мельцера и жил его сын, известный архитектор, у которого, приезжая в Петербург, останавливался Петров-Водкин. На другой стороне проспекта дом скульптора Опекушина, а рядом мастерская, где появился на свет знаменитый московский памятник Пушкину. Рядом располагалась усадьба Аллера, написавшего путеводитель по Петербургу, и обитал бедный, тронутый умом поэт Батюшков, который дичился всех, и выцарапывал на стенах и оконном стекле: «Есть жизнь за могилой».
На углу Чапыгиной, в большом доходном доме, обильно уснащенном лепниной, находилась редакция журнала «Столица и усадьба», куда ходили Бенуа, Бакст, Судейкин и пр. Дальше – Шаляпин жил, а напротив – бывший ресторан «Эрнест», куда он любил заглядывать после спектаклей. Здесь, как рассказывают, однажды он так принял на грудь вместе с попом, приглашенным крестить его дочь, что в конце концов окрестили ее мужским именем. Еще дальше стояла дача архитектора Воронихина, ее разобрали к Московской олимпиаде 1980 года, да так и не собрали. И т. д., и т. п.
Как-то раз Томик мне сказала:
– Ты никогда не будешь одинока, если усвоишь, что рядом с тобой жил Лозинский, сюда приезжал Чехов, здесь читал стихи Блок. Это твои соседи. Ты всегда будешь окружена неординарными людьми, с которыми тебе никто не сможет помешать дружить.
Я все это запомнила, это мне помогает, но вряд ли спасет, если случиться беда.
Я шла в торговый центр по набережной Невки, а обратно – мимо парка ИЭМа, чтобы глянуть из-за решетки на возрожденную майолику портала библиотеки и памятник собаке Павлова. Но еще раньше я увидела то, чего раньше не было и, по-видимому, только-только восстановили. На серой стене библиотечного здания, выходящей на улицу, под каждым окном появились керамические плитки с именами великих ученых: «Мечниковъ», «Гексли», «Р.Кохъ», «Пастеръ», «Пироговъ», «Бертело»…
