Парк – это, по сути, дела огромная гора с густым лесом и певческое поле у ее подошвы. Возле тропы, в придорожных кустах, мы находим неучтенную достопримечательность – гипсового егеря в сапогах, ватнике и ушанке, с ружьем через плечо, и его верную собаку с отбитой головой. Потом мы пытаемся оторваться от наших экскурсантов, которые штурмуют гору, плетемся еле-еле, рассматривая колокольчики, ромашки, сыроежки, и наконец оказываемся наверху, а вокруг на много километров расстилается головокружительная панорама в голубой дымке: холмы, леса, озеро, залив, игрушечный город и макушки елей под ногами, вырастающих прямо из скал. Где настоящий лес из сказок – так это в Карелии. Где самое синее блистающее небо и гладь воды – в Карелии.
Мы остаемся одни, даже Цыпа с Яком куда-то подевались. Бродим по городу, сидим в сквере, в кафе пьем кофе, в ресторане обедаем, встречаем кого-то из наших, ведь маршруты у всех одни, но это не обременительные встречи. И Сортавала всегда останется для меня милым сердцу городом, хотя старое его название – Сердоболь – вспоминается не в связи с историей, а потому что сердце болью отдается. Этот город красит природа, здесь много отменных памятников северного модерна, и, в основном, они в хорошем состоянии, но вокруг запущенность и бедность.
Макс говорит, что во вторник утром на месяц улетает в командировку в Мурманск. Пытался отговориться, но не получилось, он будет звонить, писать и прилетит на выходные. А я, поразмыслив, отвечаю, что командировка кстати, как специально подгадали. Нам надо взять тайм-аут. Я предлагаю ему полную изоляцию друг от друга. Я не буду общаться даже с мамушками. Надо подумать, поскучать, надо решить что-то и решиться. Макс не в восторге от моего предложения, но я настаиваю. Мне нужно побыть одной.
Мы собирались приехать домой засветло, поэтому выехали пораньше, в воскресенье возвращаются дачники и туристы, могут быть пробки. Обратная дорога почему-то дается труднее. Автобус еле ползет по узкой «гребенке», словно по коридору. Театрально-зловеще выглядят обочины, облепленные плотным слоем пыли, молодые сосенки тянутся к нам пепельными ветвями и иногда гладят стекла автобуса. Какой-то потусторонний мир.
Окна закрыты, в автобусе духота. Шофер говорит, что по хорошей дороге до Сортавалы можно было бы доехать за пять часов. К счастью, солнце уходит, и я задремываю на плече у Макса, просыпаюсь и снова дремлю. При подъезде к Ленинградской области начинается дождь, потом появляется вечернее солнце. Объявили техническую остановку и у деревянных домиков выстроились очереди.
Закат окрасил деревья в рыжий цвет. За нами до горизонта, как занавес, упала синяя туча. В Приозерск мы въехали сквозь триумфальные ворота двойной радуги. Макс сжал мою руку, а я подумала с блаженным чувством: как хорошо все устраивается в моей жизни.
Он проводил меня до дому, а на прощанье поцеловал не в щеку, а в губы, и я ответила. Это был хороший настоящий поцелуй! Будто мы целовались с ним давным-давно, но ничуть не надоели друг другу. И я опять подумала: так, наверное, и будет всю дальнейшую жизнь. Комфортно, спокойно, счастливо.
Я была довольна, что съездила в Сортавалу, и с удовольствием вернулась домой. Матери в тот вечер не дозвонилась, зато поговорила с Ма. Она была рада, что день рождения Максимилиана мы провели вместе. Я удивилась: когда же у него день рождения? Оказалось, в день именин его бабушки, Ирины! Он родился в день именин Ирины и Максимилиана! Пришелся этот день на субботу. Почему же Макс ничего не сказал? Мы сидели на Крепостной горе, звонили мамушкам, вспоминали бабушку, потом плавали по Зазеркалью, я щеголяла в войлочной шляпе и не пошла с ним в один номер.
Глава 69
На работу проспала, кое-как собралась, и уже из-за двери услышала телефонный звонок. Чертыхнулась, вернулась, сняла трубку. Инга, дочь Варлена! Здрасьте-пожалуйста!
– До вас невозможно дозвониться. Ваша мать в больнице, и туда пускают только родственников. Езжайте с паспортом.
Меня прошиб холодный пот.
– Что с ней? – спрашиваю дрожащим голосом и сажусь на стул возле телефона. – Почему только родственников? Где Варлен? У него есть номер моего мобильника…
– Варлен Павлович – подчеркивает, что никакой он для меня не «Варлен», – приказал долго жить. А у вашей матери – белая горячка.
У меня мелькнула мысль, что это дурной розыгрыш. Однако потрясение было таково, что я буквально онемела, а она называет адрес больницы и кладет трубку.
Некоторое время я пребываю в прострации и только потом набираю номер мастерской. Длинные гудки. Звоню по мобильнику матери и Варлену. Отключены. Номера мобильника Инги нет. Звоню Геньке предупредить, что задерживаюсь.
Это не со мной! То, что происходит, не со мной! Выскакиваю из дома, останавливаю машину и еду в больницу. Верю и не верю. Ноги-руки дрожат. Неужели, правда? Допилась?! До белой горячки допилась?! Я не видела ее почти полгода. Она не пускала меня к себе. Что значит – не пускала, нужно было приехать без разрешения. Это моя вина! А что я могла сделать, если она намерена жить, как живет? Я бы все равно ее не остановила.
Опять звоню по городскому в мастерскую, потом по мобильникам. Результат тот же.
Через проходную иду на территорию, никто не спрашивает, куда. Как пьяная, брожу по больничному саду, ищу восьмое отделение, сверяясь со стрелками. Натыкаюсь на помойные баки, на бортике одного стоит чайка, смотрит на меня. Тело у нее литое, белоснежное, а лапы нежно-розовые. У меня такой вид, что какая-то санитарка под руку выводит меня на дорожку, словно больную, и говорит: «Прямо, потом направо, увидите желтый двухэтажный корпус». Захожу, тычусь в первую дверь – закрыта. Во вторую – закрыта. Третья – кабинет врача. Встает из-за стола, что-то записывал. Напротив другой стол, за ним другой врач или медсестра – тоже что-то пишет.
Врач ясноглазый, чисто выбритые щеки – румяные яблоки. Сую ему паспорт под нос. А что паспорт? Все равно фамилии у нас с матерью разные. Но он понимает, кто я, и надежда об ошибке исчезает – мать здесь. И диагноз тот самый! Называет его по латыни. В общем – алкогольный психоз, а в народе – белая горячка. Врач объясняет мне, что сегодня я мать не увижу. Почему? Что? Что такое? А вот такое – не надо мне ее сегодня видеть, тем более она все равно не сможет со мной общаться. В каком же она состоянии, если видеть ее нельзя?! В плохом!
Он усаживает меня и рассказывает, что мать поступила вчера из терапии. Привезли ее в пятницу с пищевым отравлением, а уж потом – сюда. Никакого Варлена врач не знает.
А может, это было не пищевое отравление? Что они там пили в мастерской, какую отраву? По телевизору постоянно говорят, что в магазинах продают фальсификаты. Может, это такое отравление, а не «белочка»?
Врач утверждает, что отравление было пищевым. Тогда откуда «белочка»? Кто матери носил в больницу выпивку? Неужели Варлен? А почему Инга сказала: приказал долго жить? Он что, действительно умер?! Не могла она сказать об отце – «приказал долго жить», если даже хотела от меня отвязаться! И тут я узнаю, что «белочка» случается не от запоя, не от перебора алкоголя, а наоборот: когда пьющий человек резко бросает пить.
