Костя пятился, пятился от витрины, но так и не смог уйти, перешел улицу и залез в телефонную будку. Отсюда видно было не так хорошо, но вполне достаточно. Дядя Коля протянул руку и погладил женщину по волосам, а она наклонила голову и прилегла щекой на его руку. Они допили вино, поднялись и вышли из кафе. Уже на улице обнялись и поцеловались. Поцелуй был долгим. И опять Костя подумал: «Как в кино! Как в Париже». В те годы у нас не принято было целоваться на улицах.
Костя стоял, словно под гипнозом. Он даже не понял, что женщина с дядей Колей распрощались, он перешел через улицу и идет прямо к будке. И они встретились глазами. Конечно, дядя Коля тут же расчухал, что Костя за ними следил, он повернулся и пошел в другую сторону.
Потом еще долгое время отношения у них были очень напряженные, но никогда этот случай они не вспоминали.
– За несколько дней до смерти я сказал ему: «Ты не думай, я тогда ничего матери не сказал». А он ответил: «Я знаю». Представляешь, он сразу понял, о чем я.
Поскольку было уже за полночь, решили, что Костя останется ночевать. Он быстро принял душ и первым залег в мою постель. А я стояла под теплыми струями, смывая дневные треволнения, и не хотела вылезать. Подумала, что надо было вызвать такси и отправить его домой. Потом пошла в кухню, не спеша вымыла тарелки, полила цветущую бегонию на окне, смотрела, как внизу тетка из второго подъезда ожидает, пока погадит ее пудель, а тот крутился на газоне, выбирал место. Наконец пудель пристроился, удобрил газон и побежал за хозяйкой.
На подоконнике беззвучно стали появляться темные крапинки, я открыла окно, и ворвался свежий ветер, зашелестели деревья, застучали капли. Пошел дождь. Включила магнитофон, там на диске вальс Лары из американского «Доктора Живаго». Я стала подпевать и кружиться, как вдруг увидела Костю. Он отделился от дверного косяка, обнял меня, и мы медленно закружились вдвоем, поплыли по кухне с закрытыми глазами. Это был тихий разговор умиротворенных тел, словно то, что у нас сегодня и не началось, уже закончилось. Все могло быть, но не свершилось, говорила музыка, а когда отыграла, мы продолжали танцевать, потом открыли глаза и смотрели друг на друга. Я провела пальцем по его носу, ложбинке, идущей к губам, очертила губы. Погладила по небритой щеке. И мы пошли в постель. Там я пробовала его обнимать, он тоже пробовал, но сразу было ясно, что ничего у нас не получится, потому что ничего не надо.
Утро было ослепительно прекрасно. Костя выпил кофе, погрузил на себя рюкзак, поцеловал меня в щеку и пошел ко всем чертям. А я ходила по квартире, открыла в кухне окно, впустив свежесть и щебет пташек, включила вальс Лары и стала танцевать. А ведь этот вальс был не ночной музыкой, а утренней, чистой, умытой, легкой. Все еще впереди – пела музыка, журчала нежными балалаечными переборами, лезла в душу так, что становилось грустно от предстоящего счастья.
Глава 62
В чемодане, привезенном с дачи, письма, открытки, вырезки из газет и журналов – кулинарные рецепты, советы народной медицины и пр. Среди бумаг лупа дяди Коли. Фотографии среди бумаг и в конфетной коробке. Но главной фотографии, которую я помнила с детства, портрета Софьи и Константина, прильнувших друг к другу с умильным выражением, здесь не было! Она не могла мне пригрезиться. Не могла я просмотреть ее среди бумаг и оставить на даче. Значит, я видела ее в городе!
Вырезки из газет выбросила. Письма дяди Коли и тети Нины запечатала в большой конверт и подписала. Письма неизвестных мне лиц запечатала в другой конверт. Открытки Сестрорецка – все чистые, без надписей и адресов. И растрогавшая меня находка – мой акварельный рисунок цветка герани, который тетя Нина обещала хранить вечно.
Фотографии разного времени и качества, в основном любительские, но к некоторым наверняка приложил руку прадед Кости – Константин. Вот они: рынок, неведомая пристань и стройка вблизи Исаакиевской площади – собор виден. Сломавшийся омнибус: колеса раскорячены – разъехались в разные стороны, одна из лошадей упала, пытается встать, а кругом зеваки. Портреты костюмированных людей в неестественных скульптурных позах, девочка в белом балахончике, дама в корсете оперлась на перила узорной решетки, демонстрирует фигуру: грудь вперед, зад – назад. Все незнакомые. Надо показать тете Тасе, может, кого опознает.
Довоенные снимки: неизвестная мадам с химической завивкой и Костина бабушка, очень скромная, в беретике. Снимки середины прошлого века, прямо по негативу надписи: «Кисловодск. 1952». «Цхалтубо. 1956». На фоне пальм и возле скульптур оленя с оленихой (!) группы отдыхающих, среди которых тоже не нашла никого из знакомых. Два голых младенца на животиках. А еще дядя Коля-первоклассник и Костя-первоклассник. Оба снимка из ателье. Нашла мою беременную маму. Некоторые снимки дублировали те, что были у нас.
Нужно было позвонить Косте, ничто меня не останавливало. Не хотелось. Неожиданно позвонил сам, сказал «спасибо» за вчерашнюю поездку на дачу и сообщил, что собрал семейные фотографии и принесет мне, если я захочу. Разумеется, захочу. Два месяца не могла допроситься. Сообщил, что нашел хорошую фотографию своего прадеда для моей генеалогической инсталляции. Говорю: «Неси все, особенно интересуют старые». Обещал, он думал, я буду их переснимать. Счас! Я их буду сканировать при помощи «Эффекта Лазаря». Сказал, что нашел письма деда с фронта. Нашел, чем удивить! Они у меня давным-давно переписаны в синюю тетрадку.
Пришел, принес целую сумку. Альбомы и отдельные фотографии. И вот она, та самая, двойной портрет:
«Вот здесь все то, что в жизнь мою внесло, так много радости, так много дивных, неземных переживаний, когда весь мир забыт и предан был… и помнил лишь одно: люблю – любим…»
– Кто это? – спрашиваю у Кости.
– Мой прадед и прабабка.
– Какая прабабка?
– Моя.
– Ты уверен в этом? Тебе не кажется, что это моя прабабка, Софья Михайловна? – спросила я, а уже сама засомневалась, вроде что-то не то…
– Да нет же, это моя прабабка и, кстати, судя по дате, беременная моим дедом.
Под стихами стояла дата: «13 февраля 1912 г.» Софья Михайловна к тому времени уже покоилась на кладбище.
Я была разочарована? Почему? Потому что рухнул миф и фантазии о великой любви, которые я создала в детстве? Или потому, что теперь у Бориса Чернышева не было убедительной причины для убийства жены?
Мы выпили по чашке кофе, и я, всучив Косте конверты с письмами, выпроводила его, а он, похоже, надеялся остаться. Или мне показалось? Впрочем, я не чаяла оказаться наедине с фотографиями.
Глава 63
Легла спать в седьмом часу утра. Всю ночь занималась новыми фотографиями. Первым делом проверила на «Эффекте Лазаря» фото сладкой парочки. После вылета «птички» ничего интересного не увидела, кроме талии Костиной прабабки. Она встала и даже, несмотря на кружевную пелерину, было видно, что она на сносях. Потом сканировала, оживляла и пыталась «разговорить» другие снимки. С «разговорами» вообще ничего не получалось, но и немые сцены интересны! А одна фотография стала жемчужиной моей коллекции, такой интересной и длительной по видеодействию у меня еще не было. На обороте: «Отъезд Вари 8 сент. 1915 год». Варвару, сестру Константина, я узнала. Она расположилась в кресле, а рядом на подлокотник, как птичка на жердочку, присела неизвестная девушка.
