Бросилась искать отвертку и дрожащими руками не без труда отвинтила захряслые шурупы. Я надеялась что-то найти, может быть, даже письмо. И я не ошиблась. Только это было не письмо, а фотография и жетончик, совсем небольшой, но именно из-за него не смогли аккуратно завинтить заднюю стенку.
С фотографии на меня смотрел совсем не старый человек во фраке, с белым воротником-стойкой и белой бабочкой. Аккуратно расчесанные на косой пробор волосы, аккуратная бородка и усы. Симпатичный, но не то чтобы красавец, как о нем говорили. Впрочем, это ведь только фотография… Я сразу поняла, кто на ней. И кто ее спрятал, поняла.
Ну, здравствуй, прадедушка Борис Викентьевич!
Жетончик, судя по всему, серебряный. На затейливом гербовом щите надпись: «В память бала ИИПС. Январь 1900 январь». Аббревиатуру и раньше встречала, когда пыталась хоть что-то узнать о Чернышеве. ИИПС – Императорский Институт Путей Сообщения. Это оборотная сторона. На лицевой – вензель Александра I с короной и эмблема путейцев: перекрещенные якорь с топором.
И никакой записки! Даже на фотографии нет ни надписи, ни даты. Конечно, фотографию и жетончик спрятала сюда Юлия.
Смотрела я, смотрела на Бориса Викентьевича, словно пыталась по фотографии прочесть его тайну. У прадеда прямой взгляд. Светлый. Так смотрят честные люди с незамутненной совестью. Попробовала проверить его на «Эффекте Лазаря» – нет результата. Кабинетные поясные портреты трудно поддаются «оживлению».
В фотодреве рядом с Софьей Михайловной я поместила Бориса. Что бы там ни случилось, но он член семьи. Из песни слова не выкинешь.
Глава 57
Пережив факт находки портрета Бориса Чернышtва и жетона в память бала, я не на шутку заинтересовалась адресом фотоателье: Сердобольская, 61. В конце прошлого века это была окраина, захолустье. Что же заставило блестящего инженера-путейца ехать в глушь, чтобы сфотографироваться? Порывшись в Интернете, я ничего не узнала о владелице ателье, кроме того, что у нее было еще два – в центре города. А вот о Сердобольской (улица получила название не от сердечной боли, а от города Сердоболь – старое русское название города Сортавалы), в непосредственной близости от которой находилось наше издательство, я кое-что новенькое раскопала.
Я думала, Сердобольская – прямая и кончается первым перекрестком, а дальше называется Торжковской. Нет. От перекрестка действительно начинается Торжковская, а Сердобольская загибается и идет кривым путем вплоть до Черной речки. И в то время, когда Борис Викентьевич изволил запечатлеться в захолустном фотоателье, по всей Сердобольской ходила конка! И еще один факт я обнаружила: в изломах улицы было не только ателье, но и дом, куда Ильич ходил в октябре семнадцатого года, чтобы обсудить с братьями по оружию готовность к вооруженному восстанию. Я даже узнала фамилии трех боевых товарищей вождя, Самборского среди них не было. Но, возможно, перечислили самых главных, а Борис был рядовым, и на каторгу пошел не по уголовному, а по революционному делу?
На следующий день на работе дым коромыслом. Ремонт был закончен, монтировали охранную систему. Также я познакомилась с новыми верстальщиком и корректоршей, а потом мы дружно мыли окна, расставляли мебель и технику, оборудовали рабочие места. Было много суеты и неразберихи, какие-то бумаги терялось и находилось, бесконечно звонил телефон, так что, вроде бы, и времени на лишние разговоры не было, и меня это устраивало. После работы я прошла по Сердобольской до Черной речки.
Старых домов на улице осталось мало, пальцев одной руки хватит, чтобы пересчитать. Видно, были здесь, в основном, деревянные дома, бараки, сараи, огороды, пустыри. Пустырей и сейчас оказалось в достатке, а также машинных моек, «шиномонтажей» и вообще депрессивных пейзажей, включая выросшие многоэтажки. Фотоателье не сохранилось. Зато я нашла краснокирпичный доходный дом, где когда-то селился заводской люд. На нем выделялась беломраморная памятная доска: Ильич сюда приходил на революционные сходки. И три боевых товарища перечислены. Под доской искусственные хризантемы. Над окнами небольшие маски разъяренных львов с разверстыми пастями. А возле парадного подзадержавшееся с зимы объявление, адресованное уважаемым автовладельцам: «25 января будет производиться сброс сосулей и наледи с крыши, просим убрать машины».
Кстати, я смотрела у Даля, существует ли слово «сосуля». Существует. Это «сосун» – грудничок, а «сосцепитание» – грудное вскармливание. Ну и производные: все, что можно сосать и пр., в частности «сосулей» называют пьяниц. Томик – сосуля.
Итак, я посетила еще одно революционное место в округе нашего офиса. О находке фотографии деда и своих недоумениях, касающихся деда, я рассказала тете Тасе по телефону.
– Какая подпольная квартира? – изумилась она. – Ты с ума сошла? Не знаю, что он мог делать в тех местах, но очень возможно, в Лесном кто-то снимал дачу. В Лесном, в Удельной или в Озерках. А с какого года существует железнодорожная станция Ланская? Нет ли здесь связи? Ведь он был железнодорожник! Он служил в железнодорожном ведомстве и преподавал в институте инженеров-путейцев. Какого года фотография?
– Неизвестно, – сказала и тут же поняла, что в любом случае от похода Чернышева в фотоателье до встречи Ленина с боевыми товарищами прошло много лет, и в семнадцатом году мой прадед либо гнил, либо уже сгнил на каторге. При прадеде дом на Сердобольской, возможно, уже построили, но не было в нем конспиративной квартиры. А дачи в этих местах были. А главное, станция Ланская была, откуда поезд шел в Сестрорецк.
– Давай, приезжай за архивом, я много накопала. Думаю, ты найдешь ответы на некоторые вопросы. И Остроумову-Лебедеву с автографом для тебя отложила. А ты Коллинза не забудь, – сказала тетя Тася.
Мозг, который, по словам Ильича, на деле говно, – это мой мозг. Цепляюсь за что угодно и придумываю всякие глупости, потому что нет никакой возможности добыть действительные сведения, а ведь очень возможно, они лежат у тети Таси и меня дожидаются. Так и подмывало сказать ей, что у меня тоже имеется один сюрприз, который будет для нее четвертым чудом; я твердо решила показать ей «Эффект Лазаря». А еще принесу Волошина. У него есть стихотворение, оно ей очень понравится:
«Я люблю усталый шелест старых писем, дальних слов… В них есть запах, в них есть прелесть умирающих цветов». И т. д. А кончается так: – «Это дерева Познанья облетевшие цветы».
В общем, лейтмотив ее деятельности, копание в прошлом.
Я вспомнила, что Генька говорила о своей знакомой, которая занимается озвучиванием мультиков и художественных фильмов, и попросила ее телефон. Она дала и даже не спросила, для чего он мне нужен.
Девушка Катя согласилась попробовать расшифровать старую немую кинохронику, так я ей объяснила задачу. Я почти не покривила душой, сказав, что на заре кинематографа один кинолюбитель снимал мою семью, пленка плохо сохранилась, но мне важно не просто видеть отдельные моменты их жизни, но и слышать, о чем они говорят.
– Там есть какая-то тайна? – спросила Катя.
