Посетил места проживания предков на Украине, слободу Алексеевку (по старому – Алексеевскую), очень богатое торговое село недалеко от станции железной дороги, с двумя церквями, где служили наши предки, а также город Змиев с четырьмя церквями, в одной из которых служил родной брат питерских Самборских. Смотрел ли он церковные книги, встречался ли с жившими на Украине родственниками и в каком году состоялась поездка – неизвестно. На кладбище Алексеевки было много (до революции!) могил Самборских».
Мы собрались перенести рисунок древа на новый ватман, только без призрачной, зеркальной части, на которую не хватило бы бумаги, и дополнить его появившимися после войны ветками и яблоками. Переводили на кальку, накалывали рисунок тоже через кальку, как старые иконописцы, потом обводили, пририсовывали, раскрашивали. Все это заняло почти весь день. Результат был не сногсшибательный, но приемлемый.
– А что это за нижнее дерево? – спросила Шурка.
– Там тоже люди, наши родственники. Они нам не знакомы, а потому безымянны.
Шурка, довольная, унесла с собой новое, дополненное древо.
Глава 53
Состоялся первый урок по сурдологии. Моя учительница – натуральная Тортилла: дискообразное туловище, маленькие глазки-буравчики, нос вперед, скошенный подбородок.
Я неосторожно поинтересовалась, скоро ли смогу применить полученные знания на практике. Тортилла сочла мой вопрос чуть ли не оскорбительным, вытянула шею из панциря и язвительно сообщила: читать по губам очень сложно, нужно иметь определенный талант, и вряд ли я вообще научусь этому. Хорошее начало!
Далее я узнала: визуально, по положению губ, мы способны распознать всего двенадцать звуков, остальные определить невозможно.
– Это хорошая новость или плохая? – спросила Тортиллу.
– Ваш вопрос – насмешка? – осведомилась она в свою очередь.
– Крик души.
Это и в самом деле не смешно. Однако я почувствовала, что новость эта плохая наполовину, когда я узнаю все до конца, она окажется окончательно плохой.
Мы хором говорили «а» широко открывая рот, «о» – чуть меньше и наконец, сжав рот до размера куриной гузки и вытянув губы, тянули «у-у-у». Глядя друг на друга, шлепали губами:
– Па-па-по! О! Пу-у! Ба! Бо! Му-у-у! Ба-ба! Бо-бо! Бу-ка!
И все в таком роде. Когда Тортилла удалилась, унеся в черепашьем клювике восемьсот рублей, я выпила кофе и еще час выделывалась перед зеркалом, корчила скверные рожи и издавала мерзкие звуки – готовила домашнее задание. Включила «Вести» без звука. Ничего из сказанного диктором не поняла.
Ё-Кэ-Лэ-Мэ-Нэ-э-э! По-о-па! Если не сказать хуже.
Глава 54
Руководство «Большого Брата» наконец-то добилось перепланировки двух, купленных для нашего филиала, квартир. Теперь от нас должны были пробить дверь в соседнюю квартиру, где ремонт уже заканчивался. Сначала меня хотели отправить в отпуск, но в результате я вместе со своей работой переехала домой и была очень довольна. Я не могла находиться рядом с Гениями.
Работала я, когда было настроение, остальное время бродила по квартире с зеркалом в руках, пучила глаза, разевала рот, словно рыба-кит, и гаркала: «Ба-а-а! Ба-а-ба!», изнеможенно стонала: «О-о-о!». Пищала, как мой заведенный будильник: «Пи-пи. Пи-пи. Пи-пи». Потом смотрела беззвучные «Вести» и не могла понять, чего дикторы бают.
Макс перевез мамушек в город, потому что у Ма кончился курс реабилитации, а стоимость квартиры на летний сезон возросла в несколько раз. Я была у них в гостях на Охте, балдела от Шопена, алчно рассматривала старые фотографии, представляя, как бы их оживила программа, и вообще рассматривала все подряд, слушая то, что мне всегда нравилось: истории о вещах.
– А этот туес сделала мать Максимилиана Волошина, Елена Оттобальдовна, – сказала Ма. – Этот простой, а в Коктебеле мы видели разные, очень искусные, с резьбой, изумительные.
Может быть, туес и был простым, но сделан был на удивление мастеровито и аккуратно, причем сам материал представлялся невозможно грубым для женских рук: толстая береста, еще толще отделка краев самого цилиндра, дно деревянное, а замок из круглых фестонов так совершенно пригнан и закрыт, будто из теста слеплен. Туес был очень твердым и, казалось, окаменел за долгие годы.
– Ты была когда-нибудь в Коктебеле? – интересуется Макс и читает: «Дверь отперта. Переступи порог. Мой дом раскрыт навстречу всех дорог…»
Чьи это стихи, можно не спрашивать. И чей это дом, я тоже догадываюсь. А история, связанная с туесом и домом Волошина, такова.
В шестидесятые годы у Ма была странная приятельница, филологиня и неутомимая странница. Приходила к Ма, вечерами сидела и рассказывала разные истории, оставалась ночевать, иногда жила дня два-три. Однажды она надолго пропала, а появившись, рассказала, что жила у Марии Степановны Волошиной, вдовы поэта: пришла, постучалась, познакомилась и стала жить в знаменитом доме. В общем, дама без комплексов. Ма, разумеется, на такое нахальство никогда бы не решилась, а потому с ней и не случались такие замечательные истории, как со странницей. С ней случались другие. А странница спала на лежанке поэта, поднималась на гору, откуда открывается вид на коктебельскую бухту и прибрежные скалы, очертаниями похожие на профиль Волошина. Поэт тоже был похоронен на горе и лежал под простой гранитной плитой, а на ней – морская галька, по большей части зеленая яшма. Ее было много на пляже. Люди приносили эту гальку, клали на плиту, а с собой забирали ту, что там лежала. И странница подарила Ма гальку с могилы Волошина.
Макс спросил у меня:
– Помнишь, в детстве были конфеты «Морские камешки», драже в цветной глазури? Правда, похожи на эту гальку.
А потом Ма узнала, что Мария Степановна верующая, у нее нет лампадки, и она попросила у странницы найти лампадку в Ленинграде. Та заходила в церкви, но ничего подобного в те годы там не продавалось. Странница рассказала о лампадке просто так, не зная, что у мамушек есть дальняя родственница, которая приехала из деревни и ходила в Князь-Владимирский собор, помогала там с уборкой, а потом батюшка взял ее домработницей. Она вместе с матушкой вела хозяйство и помогала растить детей, а с течением времени стала своим человеком в доме, вроде бабушки. Эта старушка и достала Ма красивую лампаду рубинового стекла на резном медном кронштейне. Ма вручила лампаду страннице, для нее было честью оказать услугу вдове Волошина. Прошло много времени, и опять странница объявилась и привезла Ма подарок от Марии Степановны – берестяной туес, сделанный руками матери Волошина. Ма была вне себя от восторга. А что стало со странницей, Ма не знала. Она исчезла очередной раз и больше не появилась.
Да, были времена! Другие времена, нравы и ценности. Я знаю, что больному писателю Паустовскому принесли кусочек дерева от фрегата «Паллады», так он был настолько тронут и воодушевлен, что чуть ли не выздоровел. А сейчас продается все что угодно: от кусочков крейсера «Варяг» до кусочков Ноева ковчега, причем из этих сувениров можно изготовить не один крейсер и не один ковчег.
