В начале октября группу девушек и бойцов послали за клюквой. Клюква для бригады, на зиму. Раннее холодное утро, дальнее болото, хлюпающие сапоги, кочки. Во рту кисло от ягоды, ведро наполняется медленно.
Я загорела и даже пополнела за это лето после скудного питания в запасном полку. Здесь норма питания, как на переднем крае. В эти, последние дни в лесу, теплые и солнечные, виделись с Лопушковым часто, несмотря на решение пожениться, мы ни разу не поцеловались. Уже после войны, разбирая бумаги отца, я наткнулась на сказку о Васильке и Лопушке, которую он сочинил для меня, трехлетней Кирочки. Может быть, отцовская любовь позволила ему более чем на двадцать лет вперед предсказать судьбу дочери и случайную спасительную встречу с Юрой Лопушковым…
И вот отъезд, закончилась передышка, начался новый тяжелый период. Я сидела в кузове трехтонки между теодолитами и нивелирами, вместе с солдатами – топографами-вычислителями. Двинулись к Неве и через понтонный мост, который прогибался и раскачивался под тяжестью машин, но сооружен был добротно. Ехали быстро, боялись воздушных налетов. Левый берег, несколько километров вверх по течению, и мы в Усть-Ижоре. Я нашла домик, где должна была жить со связистками и парикмахершей. Девчонки прихорашивались после дороги, а парикмахерша выдирала страницы из толстого тома «Истории искусства» и делала кульки для сахарного песка. Я спасла репродукцию «Тайной вечери» Леонардо да Винчи. Надписи готическим шрифтом на немецком языке. С пола подняла монографию Остроумовой-Лебедевой. Еще в школьные годы я любовалась ею в витрине букинистического магазина на Невском. Изданная в 22-ом году с цветными гравюрами, эта книга стоила недешево. На книге дарственная надпись: «Дорогим Верховским от друга семьи, Остроумовой». Домик, в котором нам предстояло жить, принадлежал до войны химику Верховскому. Я забрала монографию и не расставалась уже с ней до конца войны. Я мечтала вернуть ее Верховскому, а для того найти его, встретиться с самой художницей. Еще долго пришлось книге путешествовать.
В домике Верховского спали на железных кроватях, а умываться бегали к Неве. Все еще стояли теплые дни…»
На этом записки обрывались, но, перелистнув страницу, я обнаружила запись тем же почерком, но не чернилами, а карандашом.
«Милая моя девочка, почему я начала писать с октября 43-его, не знаю. По-видимому, это были самые спокойные и счастливые для меня военные дни. О страшном, диком и уродливом, что я видела на войне, вспоминать не хочу. Написать, значит, вернуть, а я пытаюсь забыть, мне тяжело с этим. Я подумала, что нужно было мне начать описывать свою жизнь с детства, но потом поняла, что вообще не хочу писать, потому что не могу выразить точно то, что чувствую, все получается «вокруг да около», а главного не ухватить. Так что прости, родная, что не исполнила твоей просьбы, не написала о своей жизни. Всегда твоя – мама».
Позвонила тете Тасе.
– Что сталось с монографией Остроумовой-Лебедевой, о которой пишет ваша мама? Об этом что-нибудь известно?
– Мама нашла художницу и отдала ей книгу, – сказала тетя Тася, – и взамен получила «Автобиографические записки» с автографом. А Верховский был химиком, как и муж Остроумовой-Лебедевой, они дружили домами. Больше я ничего не знаю, а книгу для тебя отложу прямо сейчас.
– А что за сказка, которую сочинил отец Киры Петровны, где предсказал судьбу дочери?
– Сказка о Васильке и Лопушке. Я ее нашла. Она тоже тебя дожидается.
– Почему Кира Петровна не вышла замуж за Юру Лопушкова? Или вышла?
– Она была тяжело ранена, а Юра Лопушков спас ей жизнь. Это было зимой сорок третьего. Из госпиталя она вышла не скоро, потом вернулась в освобожденный от блокады Ленинград, а с Лопушком уж больше не виделась. Он тоже был ранен, после госпиталя воевал, а погиб зимой сорок четвертого.
– А что за район Трех Мачт на Невской Дубровке, о котором пишет Кира Петровна? Я спрашиваю, потому что дядя Коля Самборский разыскивал где-то там Рощу Роза, но не нашел ни на одной карте. Он считал, что в этом районе погиб его отец. Вы слышали что-то подобное?
– О Роще Роза, Сонечка, я не слышала, но о подобных рощах и районах знаю. Это закодированные названия отдельных участков на топографических картах. Какой-нибудь бугорок в болоте, непроходимая местность с оврагами, горушка, три сосны – по чему можно ориентироваться на местности.
Район Трех Мачт! Роща Роза! Красивое название для какого-нибудь бугорка.
Глава 51
Как ночь нежна!!! Теперь текст на фоне авторучки! Правда, авторучка перьевая и не какая-нибудь канцелярская дешевка, а художественно выполненная. Наверное, старая.
Неуемный рекламщик. Английский поэт – еще одна неразрешимая загадка Петербурга.
Генька какая-то смурная. Осторожно спрашиваю, что случилось? Ничего. Но я все время подозреваю, что чего! Спрашиваю, где новые сказки? Отвечает, что придет время, будут и сказки. Сухо отвечает. Не знаю, что думать. А вообще думать я уже устала думать.
За стеной, в соседней квартире ужасный грохот, там обивают кафель. Беру рукопись и иду работать домой.
Возле метро захожу в подвальчик, где частенько съедаю полпорции солянки. Дешево и сердито. На стене большой экран, так что за едой смотрю телевизор. Приглушенный свет. Народу мало. Такие же одиночки, как я, но в основном мужчины. Они берут для затравки рюмку водки и селедочку с подмаринованным луком, целую солянку и пюре с сардельками. На некоторых мужчин, особенно в возрасте, жалко смотреть, потому что сразу видно, бессемейные. Едят аккуратно, никуда не торопятся. Пуще всего вид их нагоняет тоску осенью, когда капли дождя стекают по окнам подвала, а за ними шлепают по лужам туфли и сапожки. Бывает, мужчин за столиком двое, тогда перед ними две тарелочки с селедкой и две рюмки, сидят друг против друга, о чем-то калякают, а вид заговорщицкий. Сразу видно, эти с работы зарулили, прежде чем идти домой.
Вечером занимаюсь фотографиями, прочувствованно, смакуя. Здорово подсела на «Эффект Лазаря». Какая радость для меня эта программа. Предки ожили! Некоторых могу вообразить и в молодом, и в зрелом, и в пожилом возрасте. Иногда мне кажется, что время сдвинулось, я с ними хорошо знакома и могу встретиться. Лучшей игрушки у меня не было никогда. Я сканировала все фотографии подряд, даже заведомо негодные, а таких было много.
Некоторые видеоклипы получались замечательно. Например, фотография из ателье маленьких Софьи и Ираиды с родителями. Мать сидит в кресле с Софьей на коленях, Ираида стоит перед ней, отец за креслом, положив руку жене на плечо. Я ошалела от восторга, когда увидела, как после «вылета птички», рот Софьи скривился, одновременно заревела Ираида, у отца на лице появилась недовольная мина, а мать раскрыла руки для объятия, хотела успокоить детей. Конец фильма! Похожий сюжет у меня был с малышкой Верой – моей бабушкой. Наверное, детей пугала магниевая вспышка.
Вторая фотография, тоже из ателье. Софья, уже девушка, стоит возле декоративной колонны, увенчанной вазой с цветами. Как только закончилась съемка, она резво вскочила, чуть не обрушила колонну, и, стараясь ее удержать, засмеялась. Когда я смотрела на эти «видики», мне кажется, я слышала и плач, и смех, и слова, только не могла их разобрать.
