Как было бы замечательно увидеть тебя здесь! Уговори матушку навестить нас и развеять грустную атмосферу. Приезжайте! Все вам будут несказанно рады, а я так просто счастлива. Обнимаю тебя сто раз. Твоя Варя».
«1910. 17/9.
Милая сестричка! Сегодня именины нашей Сонечки. Наверное, вы ходили в церковь, а потом на могилку. Пишу тебе отчет о том, как мы провели этот день. С утра были на исповеди, причастились, а после литургии отстояли панихиду. В саду были накрыты поминальные столы с блинами, медом, киселем. За одним я с родителями, отец Михаил, матушка Макария и сестры. За другим – нищие. С утра я пребывала в нервическом состоянии, и когда одна монахиня стала объяснять, что панихиду нужно служить, чтобы усопший нашел покой, потому что его мучают угрызения совести и нераскаянные грехи, я не выдержала и разрыдалась. Отец вывел меня из-за стола, и мы с ним долго ходили по саду и за оградой монастыря. Все правильно было сказано о панихиде, просто я подумала, какие же нераскаянные грехи числятся за нашей Сонечкой-ангельчиком?! А вечером я долго беседовала с матушкой Макарией. Вспоминали Соню. Я рассказала, как жили летом в Сестрорецке, об улетевшем скворце, который умел смеяться, как Сонечка. А матушка и спрашивает: помню ли я, как она смеялась? И тут она сказала очень верные слова. Говорит: шумная, звонкая, а смех, как голубиное воркование. Правда, очень точная характеристика? А еще я посетовала на мою пустую жизнь, которая никому не приносит пользы, и спросила, не найду ли я в Боге утешение? Не сейчас, а когда окончательно приду в убеждение, что в миру не отыщется мне дела, когда захочу убежать от людей? Матушка улыбнулась и сказала ласково, что в монастырь не от людей убегают, а идут на встречу с Богом, что у меня книжное представление о монашестве. Матушка могла бы рассердиться на мою глупость, но она все понимает, она – душа-человек. Кстати, она просила попенять тебе за неотвеченное письмо.
Кисанька моя, напиши, буду ждать от тебя весточки. Обнимаю тебя крепко. С любовью – Варвара».
Я поняла, что матушка Макария и есть та самая настоятельница монастыря из Лилькиной родни, но в родословном древе ее не нашла. Позвонила тете Тасе, а она говорит, ее нет в древе Самборских, потому что она тетка Марии со стороны матери.
И еще одно письмо от Варвары, последнее.
«Милая моя Маняша, пишу наскоро, так что подробного письма жди позже. Еду к матушке Макарии, решилась окончательно, буду просить ее благословения на монашескую жизнь. Отец Димитрий считает, что мне надо лечить грудную болезнь, а не постриг монашеский принимать. Сначала он очень рассердился и строго выговаривал мне, что подобное домогательство монашества свидетельствует об опасном тщеславии, а потом смилостивился, но благословил лишь на добрую дорогу и сказал, что в отношении меня надеется на промысел Божий и авторитет матушки Макарии. И вот я еду и, если матушка меня благословит, останусь при ней.
14 мая.
Не отправила письмо, потому что собиралась дописать позднее, но все сложилось, как и напророчил отец Димитрий, по промыслу Божьему. Как говорится в «Книге притчей»: «Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом». Сейчас мне трудно собраться, чтобы рассказать пережитое, напишу вкратце.
Прибыла я в монастырь вчера под вечер. Со мной здесь знакомы, а потому сразу повели в келью к матушке, причитая, что сподобил меня Господь явиться для того, чтобы принять ее последний вздох. Я задрожала и заплакала. Еще по пути к келье мне сказали, что матушка никого не узнает, чтобы я не рассчитывала застать ее в памяти. Но они ошиблись. Возможно, угасающая матушка почувствовала плач моего сердца, а может, любила меня особенно, на что я надеюсь, только после того, как я поцеловала ее руки, сложенные на груди, глаза ее открылись. Что было дальше, не расскажу: был разговор глазами, а потом она сумела пошевелить рукой, и не сразу я поняла, но указывала она на подушку, на которой лежала. Я подсунула туда руку – тафтяной мешочек. Это было то, что она оставила мне: иконка, четки и письмо. А еще она благословила меня, хотя руки у нее почти не работали, и движение их было скорее предположительное. И все-таки это можно назвать благословением и, по всей вероятности, еще более дорогим и действенным, потому что предсмертным, через силу невероятную проделанным. Фантазировать здесь грех, но у меня осталось чувство, будто именно меня она ждала (хотя не знала, что к ней еду!), чтобы благословить и отдать свой скромный и самый для меня дорогой дар, потому что после того закрыла глаза и уж больше не смотрела ни на что. Я просидела у постели до утра, смачивая ее пересохшие губы, а утром они приоткрылись, и с легким вздохом душа ее покинула тело. Вот и все, моя дорогая.
Матушка благословила меня не на жизнь в монастыре, почему-то для меня это стало совершенно ясно. В монастыре я останусь до девятого дня, а затем вернусь домой, и мы увидимся. Храни тебя Господь, милая моя сестричка. Твоя Варвара Самборская».
Сверху приписано карандашом, видимо, рукой тети Таси: «1915 год».
Письма были впечатляющи, ничего подобного я не ожидала. Но отдавать их Лильке, несмотря на то, что адресат ее прабабка, а матушка Макария – ее двоюродная прапрабабушка, я не собиралась. Лилька не очень в этих письмах и нуждалась, а сейчас затеяла ремонт, еще потеряет. Потом отдам скан.
Остались не прочитанными записи тети Тасиной матери в тонкой школьной тетрадке. Заглянула – там о войне.
Глава 49
Позвонила моя мать. В адеквате, но чрезмерно возбужденная.
– Где ты все время шлындраешь, никак не могу тебя застать.
– Была у тети Таси, но уже часа полтора дома.
– Звоню без перерыва, значит, ты плохо повесила трубку. Как Тася?
– Хорошо. – И, что приятно, трезвая как стеклышко. Не могу не воткнуть шпильку, а она делает вид, будто не замечает: – Прости, что не взяла царскосельские ворота, на улице хлестал дождь. Они в порядке, следующий раз привезу.
– Это не к спеху. Я вот что хотела бы… Хотела бы забрать от тебя «лжебосха».
– «Заначку»? А зачем она тебе? – спросила и тут же поняла: продать хочет. Говорю мерзким голосом: – Ладно, я привезу ее завтра после работы.
– Не надо, завтра зайдет человек, ему отдашь. Ты только скажи, в котором часу будешь дома?
– Может, лучше мне заехать?
– Нет, не лучше. Нас не будет, мы идем в гости.
Не хочет, чтобы я приезжала и увидела их многоговорящий бардак. А в гости они не ходят уже сто лет.
– Хорошо. Тогда в шесть. Но как-то странно все это… А что за человек?
– Алексей Максимыч.
Все это тянет на розыгрыш. Или на маразм.
– Горький, что ли?
– Почему горький? А… ты об этом? Нет, не Горький. Ну, значит, до завтра!
