– Бабушка ничего вам не говорила об убийстве своей матери? Что за повод был у мужа, чтобы убить молодую жену, только что родившую ребенка?
– Я считала, что это несчастный случай.
– Тогда почему прадед отправился на каторгу? Вряд ли это несчастный случай. Не был ли родившийся ребенок, между нами девочками, от другого? От Константина Самборского?
– Ничего подобного не слышала, – ошарашенно произнесла тетя Тася. – Почему тебе пришла в голову такая странная мысль?
– Нет мотива для убийства. Зато есть фотография Софьи и ее братца с нежной надписью.
– Видишь ли, раньше люди были душевнее и сентиментальнее. – Тетя Тася задумалась. – Нет, даже представить не могу такое. А кстати сказать, братом и сестрой Софья Михайловна и Константин Степанович были лишь формально.
– Что значит – формально?
– А то и значит. У Самборских, у Степана Васильевича и его жены, не было детей. А у мадам Самборской, насколько мне известно, когда она училась в пансионе, была бедная подружка. Не знаю, как сложилась судьба подружки, но отдала она богу душу, оставив мальчика Костю. Самборские его усыновили и воспитали, как родного. И, наверное, за этот милосердный поступок боженька послал им дочку Варю.
– Ничего себе… Так что же получается, мой брат Костя мне не брат?
– Смотря как считаешь сама. Иной раз близкий родственник чужее чужого, а посторонний – родной.
А еще она сказала:
– Я очень рада, что ты возьмешь архив. Странно, что Лиля равнодушна к письмам своих предков.
– Косте тоже ничего не нужно. А Томик говорит: нельзя возвращаться в прошлое, от времени оно портится, как пищевой продукт. У него свой срок хранения.
– Но мы-то с тобой знаем, что только в воспоминаниях остаются голоса, краски, запахи, – заговорщицки сказала тетя Тася.
Мы продолжали говорить, а в голове у меня билось: не брат, не брат, не брат он мне… Хотя, что это меняло?
Как жаль, что я не могу показать тете Тасе «Эффект Лазаря»! Вот кто бы его оценил! А почему, собственно говоря, не могу? После того, как я подверглась ужасу похищения, у меня руки развязаны, и сама программа уже не является тайной.
Акварель с воротами решила забрать в следующий раз, а свиток с родословным древом замотали в полиэтилен, потому что на улице шел дождь. Когда я уходила, уже у порога тетя Тася остановила меня и вручила прямоугольную пластинку с двумя маленькими круглыми отверстиями и коричневой магнитной лентой внутри. Кассета.
– Совсем забыла. Магнитофона у меня нет, послушать я все равно не могу, а тут записан голос моей мамы.
– Я думаю, кассету можно отдать в мастерскую, там перепишут голос на диск, а я вам принесу диск вместе с ноутбуком, чтобы послушать.
– Ох, как бы ты меня обрадовала! – сказала она прочувственно.
Опять я долго ждала «тэшку», вымокла и замерзла, но была совершенно счастлива. И не успела зайти в квартиру, тетя Тася звонит.
– В Сестрорецке мы не только бабушкину дачу смотрели. Мы были в гостях у бабушкиной кормилицы. Где находился ее дом, я, конечно, не вспомню. Это был не дачный дом, а обычная изба. А вот фамилию кормилицы невозможно забыть, потому что фамилия ее была – Кормилицына! – сказала и засмеялась басом.
Запись в синей тетрадке не была приколом.
Глава 48
Мне не терпелось посмотреть бумаги, которые отдала мне тетя Тася. И вот дома, наслаждаясь предвкушением чего-то очень интересного, возможно, даже открытия какого-то, я специально оттягивала урочный момент, пока стояла под душем и жарила яичницу. А уж потом не вытерпела. Яичница остыла, а я все рассматривала фотографии, нашла знакомые лица, но еще больше – незнакомых, требующих консультации тети Таси. Открытки надписанные и чистые. Ничего принципиально нового из надписей на открытках не выяснила, разве что увидела легкий, летящий почерк прабабушки Софьи. Она поздравляла кого-то с именинами. Зато на другой, знакомой мне открытке, с Софьей в белом, стоящей на дорожке Курорта возле кустов роз, я прочла:
«1910. 15/4.
Маша! Знаешь ли ты, кто это на открытке в шляпе? Я бы сама не догадалась, но мама сказала, что это Сонечка. А ведь, правда, похожа! Обнимаю тебя. В».
Ничего нового. Но кто такая Маша? Развернула свиток с древом. Нашла. Мария у нас одна – Лилькина прабабка. А «В», конечно же, Варвара, сестра моего прадеда Константина, кузина и подруга Маши.
Прочла еще одно письмо от Варвары – Марии. Лето-осень после гибели Софьи.
«Сестрорецк. 1910 года 3 июня. Дорогая моя Маняша! Ты даже представить себе не можешь, во что превратилось наше любимое летнее пристанище! Если ничего не изменится, а изменяться нечему, долго я не выдержу. Здесь тетя Надя, Юля с Верочкой, и я с мамой. Конечно, не считая няньки с прислугой. Третьего дня приехал Котя.
Атмосфера гнетущая. Солнце бьет в окна, кругом все зеленеет, цветут яблони и поют соловьи, а дом, как склеп. Тетя Надя постоянно плачет, вся в черном, и нам, по ее мнению, надлежит быть в черном, но мы лишь отчасти следуем этому. Мама хлопочет по хозяйству, Юля занята Верой, а мне делать совершенно нечего. Я должна изображать вселенскую скорбь – прости меня, Господи! – но я ведь и так скорблю. Все развлечения отменены, мы не ходим ни на музыку, ни на теннис, даже на прогулки к морю или по парку. Я прочла Флобера «Мадам Бовари» и очень плакала, но не знаю, над судьбой героини или настроение такое.
Юля очень славная девушка. Мы мало обращали на нее внимания, считая малявкой, но она не по возрасту рассудительна и ребенка обихаживает, будто собственного. Я знаю, что она любила Соню, которая была ей хорошей сестрой, ведь Юля рано осиротела и нуждалась в участии. Как нам всем не хватает Сони с ее веселым, живым и добрым нравом! О судьбе Б.В. пока ничего не известно.
Кое-кто из соседей вьется вокруг нас, проявляя досужее любопытство, разумеется, слухи какие-то ходят, но с этим ничего не поделать. К тому же получилась глупая история со скворцом-говоруном. Ты ведь видела его и слышала? Он говорил много отдельных слов и выражений, среди которых было одно латинское, знаменитое, кажется, из Горация. Также он мог мяукать, изображать скрип двери и замечательно подражал голосу Сони. Ты помнишь ее звонкий голосок? Он и смех ее изображал с большим успехом. Одним словом, любимого скворца бедняжки Сони привезли на дачу, и он тут же исчез. Обычно его выпускали летать в закрытых комнатах, но, должно быть, окно оказалось распахнуто. Тетя Надя пришла в состояние невменяемости, она рыдала и умоляла Котю доставить ей скворца. Несчастный Котя уже второй день бегает по окрестностям, карабкается на деревья и зовет его, зовет. Он сказал мне, что толку в этом нет никакого: иголка в стогу сена. Если бы говорун был умным, сам бы вернулся, но нет его. На свободе он, разумеется, погибнет, ведь это не обычный скворец, какие у нас живут, а индийский, ему важен теплый климат. Я сказала Коте, что, быть может, пропажа птицы и к лучшему. Нечего тете Наде слушать голос Сони и сыпать соль на раны, и он со мной согласился. Если бы я услышала смех покойной из соседней комнаты, со страху умерла бы.
