Глобус у дяди Жоры забрали. А все свободное время я проводила с «Эффектом Лазаря» и неплохо приспособилась с ним управляться, пересматривая фотографии не по одному разу и сканируя новые. Костя больше не звонил. Зато звонили из полиции, не могу ли прийти для дачи показаний. Не могу. Почему так ответила? От неожиданности. И представила: угрожать будут, что вызовут повесткой, я стану огрызаться, но сходить туда все равно придется. Однако отреагировали мягко. Сказали, что следователь сам ко мне придет, и спросили, в какое время мне удобно? И он пришел, одет в гражданское, я ему рассказала о своем злоключении, а он все записал и дал мне на подпись. Похвалил картину с облаком в виде женщины, которая рассматривала землю.
В субботу наконец-то собралась к тете Тасе, Профессорше. Позвонила.
– Конечно, приезжай, в любое время.
– Что-нибудь привезти? Сладенького? К чаю? Тортик, например?
– Ну, если только сладенького… Но учти, я эти французские торты из ничего презираю. Купи что-нибудь традиционное. В торте должно быть много муки, сахара и крема, иначе это не торт.
У Томика навела справки о тете Тасе, чтобы иметь о ней хоть какое-то представление. Перед войной тетя Тася со своей мамой, Кирой Петровной, жили напротив Таврического сада, рядом со знаменитым домом – башней Вячеслава Иванова. Тетя Тася была отправлена с Академией художеств в эвакуацию. Кира Петровна ушла на фронт добровольцем, а после войны работала в Пушкине, на реставрации Екатерининского дворца, и ей предложили там жилье. Так она с двенадцатилетней Тасей стали царскосельскими жительницами.
Томик рассказала об акварели Киры Петровны, сделанной в то время, когда та работала в архивах, собирала научную документацию и копировала архивные планы для реставрационных работ. Точнее, это была архитектурная отмывка, рабочий чертеж, подкрашенный акварелью, а изображены на нем были Золотые ворота дворца, в восстановлении которых она принимала непосредственное участие. Что хорошего было в этом чертеже с акварельной подкраской, я не поняла, и, по-моему, Томик сама забыла, почему его так любила. Видимо, Царское Село стало для нее особым местом, как для меня Сестрорецк, и эти растреллиевские ворота были связаны с чем-то дорогим, с юностью, мечтами и надеждами, наверное. В общем, Кира Петровна много лет тому назад подарила ей эти ворота, а она до сих пор не удосужилась их забрать и просила меня это сделать.
О тете Тасе я почти ничего не узнала, кроме того, что она оптимистка и архивариус Самборских в третьем поколении. А по профессии – почвовед. И муж у нее, давно покойный, был кем-то вроде почвоведа. Все мы в душе почвоведы!
– Она сама тебе расскажет, – сказала мать. – И обязательно спроси ее о послевоенном Пушкине, она помнит массу интересного. Она застала дворец в руинах, он представлял собой пустую коробку с зияющими дырками окон и дверей. Она каталась на катке, который заливали на плацу у дворца, а посреди стояла елка с игрушками. Она и школу закончила в Пушкине, а потом поступила в сельхозинститут. Поступила туда, потому что рядом с домом был, а получилось, дело жизни нашла.
– Ты ведь тоже училась в «навозном институте», – напомнила я.
– Да, и закончила первый курс, между прочим, на пятерки. Но потом меня тетя Кира переориентировала. Ладно, когда поедешь, не забудь царскосельские ворота захватить! – напутствовала меня мать.
Глава 47
Долго выбираю традиционный торт. Им оказывается «Полено» с розовыми и желтыми розочками, зелеными листиками и шоколадного цвета завитками из масляного крема, одним словом, настоящий торт, без французских глупостей. До Пушкина еду на электричке, а потом, проклиная все на свете, не меньше часа жду маршрутку, к тому же начинается дождь, а зонта, как всегда, с собой нет. И вот я в каком-то окраинном, уютном районе, среди двухэтажных домов-коттеджей, меж которыми расположены тенистые садики с кустами, клумбами и развешанным для просушки бельем.
Открыли моментально, словно звонка ждали за дверью. Я даже вздрогнула. Но еще неожиданнее было то, что тетя Тася оказалась на две головы ниже меня, настоящая карлица. Просто в первый момент я не заметила, что она в кресле-каталке.
– Не застревай на пороге! – Голос низкий, звучный, веселый. – Закрой за собой дверь и можешь меня поцеловать.
Я закрыла дверь и припала к мягкой и сухой, как бумага, щеке. Она ловко развернулась на коляске и скрылась в кухне, куда я и отправилась за ней. «Поленом» тетя Тася осталась довольна, и мы занялись чаепитием.
– Это кресло с моторчиком – такое счастье, потому что наши кресла – каторга, – пробасила тетя Тася. – Мне прислал его из Канады внук. Представляешь, мало того, что я никогда не видела этого внука, я даже не знала о его существовании! За последние полтора года со мной случилось три чуда. Это было первое. А второе чудо – приезд моего студента, Мити. Я его, честно говоря, не вспоминала, а он меня помнил, нашел и подарок привез. Работает он в экологии, а селекцией занялся случайно. Теперь их оригинаторами называют, тех, кто выводит новые сорта. А Митя вывел новый сорт георгина, и, как положено, зарегистрировал его в Лондоне, в Королевском садоводческом обществе. А назвал он его – «Звезда Анастасия». Конечно, не в мою честь, в честь жены – моей тезки. Но мне привез. Подойди к окошку, видишь клумбу, там они растут, мои георгишки. В прошлом году цвели, а на зиму мы с соседкой поместили клубни в подвал, теперь должны зацвести в августе. Цветки крупные, лепестки остренькие, как иголки, нежнейшего сиреневого цвета с белыми кончиками. И в самом деле похожи на звезды. Я надеюсь, ты еще их увидишь.
– А третье чудо?
– Третье – это ты!
– В общем, чудеса по нисходящей.
– Не скажи. Маленькое или большое, не важно, чудо есть чудо.
– Ну, спасибо. А что во мне чудесного?
– То, что ты оказалась хранительницей прошлого. Это не всем дано. Я собрала и сберегла, что могла, теперь ты береги.
Тетя Тася довольно крупная, костистая женщина, с прямыми стрижеными под горшок седыми волосами. Лицо старое, а глаза живые, умные, любопытные.
– Расскажи о себе, – велела она.
Оказалось, многое тетя Тася слышала от матери, которая ей часто звонит. Я прямо спросила, в курсе ли она пьянственной жизни Томика. Она только кивнула, и обсуждать это мы не стали. А обо мне она сказала, что без оптического прибора видна моя «женская необласканность». Вот это да!
– Неужели так заметно?
– У тебя выражение лица беззащитное и настороженное, как у юной девушки, которая еще не знает, полюбят ли ее, найдет ли она своего мужчину. И отсутствие бытовой озабоченности заметно. Но это даже неплохо, это тебе в плюс. Придает, понимаешь ли, некую несовременную прелесть и загадочность. Но я не желаю тебе надолго задерживаться в этой беззаботности и беззащитности.
– И откуда вы все знаете?
– Как откуда? Жизнь прожила.
– А много любовей у вас было?
