– Почему бы и нет? У меня тоже кое-что припасено.
Мы даже не заметили, как прошло время. Я спросила Костю, чем он занимается на работе, сказал, адаптацией нейронных сетей, и попытался нудно объяснять, что это значит. Объяснения пресекла, поскольку они были выше моего разумения.
– Уж очень у тебя все сложно. Нам, умственно неполноценным, нужны простые пояснения, желательно с примерами, еще лучше – с наглядными примерами.
– С наглядными примерами, говоришь? – Он включил мой ноутбук и что-то туда закачал с флешки. – Вот смотри! Но это не по работе, это помимо работы, что-то вроде хобби, и это эксклюзив.
На экране появилось изображение.
– Узнаешь? Знаменитый снимок. Называется: «Разгон демонстрации 4 июля 1917 года». Снято с крыши фотомастерской Карла Буллы.
Конечно, узнаю, картинка из школьного учебника. Перекресток Невского и Садовой, на углу выперло пузо здание Публичной библиотеки. Посреди Невского – трамвайные рельсы. И маленькие, как муравьи, люди.
– Теперь смотри, что будет.
Костя пробежался пальцами по клавиатуре, и вдруг человечки на перекрестке побежали, стали падать, пытались подняться. А слева и справа появлялись новые и новые. Потом вдруг раз – и все кончилось.
– Видала? – торжественно сказал Костя.
– Видала. А что здесь такого?
– Я оживил картинку!
– Это кино?
– Ничего не поняла. Сейчас я тебе еще один снимок покажу.
Он вывел на экран другую известную фотографию: группу сотрудников некрасовского «Современника». Вальяжный Тургенев, рядом маленький, как гномик, в маленьких ботиночках Гончаров. На заднем плане сложил руки на груди ЛевТолстой – брутального вида юноша в мундире, прибывший с войны, и Григорович, похожий на провинциального актера, а может, художника. Еще двое, а кто они – забыла.
Легкая манипуляция, и гордость русской литературы, классики наши, неожиданно расслабились, словно маски с лиц упали. Они зашевелились, загомонили беззвучно, лицо Тургенева утратило выражение вселенской тихой печали, рукой он оперся на колено и что-то сказал соседу, неопознанному мною…
– Ну и что?
– Как что?! – Костя был явно разочарован моей тупостью. – Не буду тебе ничего объяснять. – Но объяснить ему хотелось. – Я создал программу, которая оживляет фотографии. Ясно? Я еще продолжаю над ней работать, но об этом нельзя никому рассказывать. Ты меня понимаешь?
– Разумеется! Так что же получается, можно оживить любую старую фотографию? И портреты наших предков?
– Можно.
– И можно прочесть по губам, что они говорят?
– Такая вероятность не исключена.
– И никто до тебя такого не придумал?
– Представь себе.
– Но как же тебе удалось?
– Не за неделю и не за месяц. Делал программу, она не работала. Долго мучился, не получалось. Прошло года три, вроде бы забыл о ней, но в голове что-то само крутилось, крутилось и выкрутилось. Пришла идея доработать программу методом Розенфельда-Дубяго. На первый взгляд мысль странная, потому что этот метод применяется для предсказания погоды. Но нельзя говорить, что я не верил в положительный результат, хотя правильнее – надеялся. И вот, пожалуйста!
– Но это же гениально! За это могут дать Нобелевскую премию?
– Нет, не дадут.
– А для шпионских целей она годится?
– Сейчас для этих целей существуют такие приборы и технологии, что моя программа рядом с ними – игрушка.
– А для чего-то серьезного она может понадобиться?
– Для историков. Для литературоведов, артистов, режиссеров…
– А для криминалистов?
– С малой долей вероятности. Если только для исторической криминалистики. Не воображай, что каждая фотография поддается оживлению. Иногда удается воссоздать секунду или несколько секунд, а иногда вообще ничего не удается.
– От чего это зависит?
– От многих факторов. От того времени, в течение которого шла экспозиция, то есть от выдержки. От чувствительности и размера пленки. Много условий. Лучше всего оживляются старые фотографии, чем старее, тем лучше. Но и с ними не просто.
– А ты оживлял фотки родителей?
– Было дело.
Я принесла старые домашние фотографии, нашла дядю Колю, сидящего на крыльце, а потом мой любимый снимок – тетя Нина и моя бабушка в гамаке, и я, совсем маленькая, у них на коленях. И так мне захотелось увидеть бабушку и тетю Нину, мимику их лиц, движения.
– Давай, – говорю, – оживляй быстрее.
– Сначала эти снимки должны быть оцифрованы при помощи моей программы.
Для того чтобы оживить мои фотки, Косте нужен был сканер и оригиналы фотографий. Сканер – пожалуйста. Оригиналы – вот они. Но Косте неохота возиться. Он долго кобенился, а я всячески к нему подлизывалась, налила еще бокал и произнесла тост памяти наших близких. И все-таки его достала. Он отсканировал, как ему требовалось, несколько фоток. Делов-то!
– Заранее скажу, что фотография в гамаке бесперспективна, – предупредил он.
– Давай посмотрим дядю Колю.
Костя произвел некое действие на клавиатуре, и неожиданно поверхность изображения дрогнула, словно легкое дуновение ветра наморщило гладь воды, и дядя Коля начал подниматься со ступенек крыльца. Костя поиграл клавишами, приближая, удаляя и разворачивая фигуру. Стало видно, что съемка велась на даче, но тут же все и застыло в прежнем виде.
– Я тебя предупреждал, – сказал Костя.
Секундное движение человека из моего детства потрясло меня, и это не шло ни в какое сравнение с разгоном демонстрации и даже с классиками русской литературы.
Потом мы оживили юную прабабушку Софью, которая что-то сказала человеку, находящемуся сбоку от нее, но пока Костя пытался расширить пространство, в котором она находилась, фигура перестала двигаться. Во второй раз он действовал более ловко, удалось продлить сеанс виртуальной связи, и более того, мы увидели некую даму, к которой обратилась Софья, но это была такая мимолетность, что разглядеть ее не успели. В третий раз результат оказался прежним.
– Из этого снимка мы выжали все, – сообщил Костя.
Потом с разным успехом мы пытались оживить тетю Нину, бабушку и Томика, но лучше всего получилось с Юлией, потому что мы смогли увидеть комнату, где ее сфотографировали.
В общем, у нас состоялся замечательный поминальный вечер, который плавно перешел в ночь, а потом в утро. Мы уже помянули всех наших предков и решили, что Костя все равно не пойдет домой, а потому можно еще выпить по бокальчику-другому. В конечном итоге, пьяные-пьяные, обнявшись, мы пели хором:
Заезжий музыкант целуется с трубою,
