Поговорить не с кем. Роюсь в Интернете. Нашла много интересных материалов о Сестрорецке, и вдруг…
Я сделала скорбное открытие.
Домом на Лесной улице, который я приняла за нашу дачу, владел совсем другой человек, а в советское время там располагался военный санаторий. Увидела допожарные фотографии и одну из скульптур у крыльца – гордого оленя. Я представляла дом иначе. Позвонила матери, трубку не снимают. Поговорила с ней только на следующий день:
– Дом в Сестрорецке, рядом с домом Клячко, это не наша дача, я ошиблась. Что ты имела в виду, когда сказала, что соседом по даче был доктор Клячко?
Ничего она не имела в виду. Мы соседями по дому называем людей с первого и пятого этажа, из первого и пятого подъезда, и даже из рядом стоящих домов. С моим котом-изменщиком мы тоже соседи. Разумеется, мать не знала, как близко соседствовали Клячко и Самборские, может быть, они всего лишь жили в одном дачном поселке, в одном районе – на Канонерке.
Позже мать перезвонила. Спрашивает:
– А знаешь, кто в курсе, где эта дача?
– Кто же?
– Тася. Тетя Тася из Пушкина. Они вместе с твоей бабушкой ездили в Сестрорецк, поэтому я и знаю, что дача была цела.
– Жаль, ты не ездила с ними.
– Я же тебе говорила, у меня были другие интересы, – сказала мать и засмеялась. Конечно, уже приняла дозу.
– А как узнать телефон тети Таси? – спрашиваю.
– У меня где-то есть. Найду – позвоню. Иногда мы любим с ней поболтать.
Обычное дело, напьется, поговорить охота, а Варлен уже задрых, вот и названивает знакомым.
Глава 30
На неделе смоталась в Сестрорецк. Меня тянуло туда, как магнитом. Нравилась неторопливая электричка, чапающая до Курорта примерно столько же времени, сколько во времена Авенариуса. При подъезде пути превращались в одноколейку, которая тянулась до Курорта, потом до Белоострова, оттуда электричка шла назад.
День был мрачный, но внезапно выглянуло солнце. Уже от платформы я услышала гул, словно грохотал водопад. Я и представить не могла, что мирный, мелкий залив может так реветь.
Море почти сливалось с небом, превратилось в иссиня-бурое с рябью солнечных брызг и длинными злобными барашками, бегущими к берегу. Здесь никого не было, кроме чаек, и, побродив у воды и промерзнув, я укрылась от ветра на дорожках соснового парка санатория. Недалеко от главного корпуса наткнулась на романтические руины башен из красного выщербленного кирпича, поросшие кустарником и молодыми березками, с высокими трубами и крышами, на которых угнездились слуховые окна, перекрытые «домиком», как скворечники. Но и в парке было холодно.
Электричка из Белоострова уже ушла, до следующей оставалось больше часа. Разглядывала старые дачи на улочке близ платформы и дом на маленькой площади перед аркой санатория. Двухэтажный, украшенный резьбой, с двумя башнями по бокам, он горел, но был вовремя потушен, и теперь его еще можно было спасти, но он был брошен на поругание, разрушение, ветшание. Шатры на башнях, покрытые проржавелой железной чешуей, покосились, а железные фонари со шпилями на шатрах, накренились под опасным углом. В распахнутых дверях и в окнах виднелись остатки чужого дачного жилья – крашенные масляной краской полки, колченогий стол, горшок с засохшим растением, повисшая тряпка, бывшая некогда занавеской, и кучи мусора, который сюда сбрасывали прохожие. Ветром раскачивалась и скрипела верандная рама с мелкой, затейливой, как картинка в калейдоскопе, расстекловкой. Немногие уцелевшие цветные стеклышки пускали зайчики по сторонам. Напротив заброшенного дома я обнаружила еще одно удобное для меня средство сообщения – маршрутку.
В воскресенье опять поехала в Сестрорецк. А почему нет? Гулять по берегу залива, слышать крики чаек, вдыхать морской и сосновый воздух гораздо приятнее, чем жарить шашлыки на садовом участке у Гениев и разгадывать сны.
По сравнению с городом цветение здесь запаздывало, но черемуха и яблони уже зацвели, яично-желтым били в глаза газоны, сплошь покрытые сурепкой. В санаторном парке вверх-вниз по стволам сновали еще не поменявшие шубку, вылинявшие, серо-рыжие, клочковатые, с драными хвостами белочки, спускались к протянутым рукам с семечками и орешками, опирались маленькой когтистой лапкой на ладонь, а другой забирали угощение и разгрызали. Сосны, особенно на берегу реки и песчаных обрывах, казалось, устраивали конкурс, кто причудливее. Одни танцевали изысканные танцы, другие выкрутасничали, словно пытались вылезти из песчаной почвы, и принимали вычурные позы, третьи стояли на высоком кружевном постаменте из своих прихотливых корней. Обнаружила идущего на четырех лапах-корнях сосно-динозавра с мощным телом, тонкой длинной шеей и миниатюрной игольчатой кроной-головой.
Бездумно бродила босиком по кромке залива, по которому носились черные человечки под овальными крыльями кайтов. В дюнах под соснами зацветал шиповник с нежно-розовыми шелковыми лепестками и росла серо-голубая осока. Я направилась в главный корпус, чтобы выпить кофе, и в качалке, на берегу, увидела своих старушек. Как мы обрадовались друг другу! Чужие старушки слушали о моих поисках семейной дачи и реагировали так, будто для всех нас это было одинаково занимательное приключение. Мы оживленно щебетали, словно школьницы-одноклассницы, и сие продолжалось бы и продолжалось, если бы кто-то не остановился перед качалкой. Тень его легла на нас, я подняла глаза и обомлела. Макс! Стоит перед нами и держит в руках три стаканчика мороженного.
– Это та девушка, о которой я тебе говорила, – воскликнула Галина Ивановна.
– И я тебе говорил об этой девушке с полгода назад, – отозвался Макс, вопросительно глядя на меня.
Как гром среди ясного неба! И ясновидения не надо, чтобы догадаться, что Галина Ивановна – мать Макса, а Марина Ивановна – тетя. Я пришла в полное замешательство, потому что вспомнила всю историю нашего общения с Максом и мой хамский ответ на его письмо. А он уже вручал мне и старушкам по мороженому, а те наперебой рассказывали, как мы встретились, потерялись и снова нашлись, и какая это удивительная случайность, а может, и не случайность, потому что сейчас утверждают, будто случайность – это скрытая закономерность. Макс говорит:
– Сидит чукча возле канавы, пробегает олень. Бамс – упал. Второй: бамс – упал. Третий упал. Закономерность, однако, констатирует чукча.
Как-то сама собой в оживленной болтовне прошла неловкость, мы вчетвером отправились гулять вдоль залива, а потом проводили старушек, после чего еще побродили по сосновому парку с розовыми стволами и предзакатными оранжевыми кронами в вышине. Я не запомнила, о чем мы говорили, как перешли на «ты», но разговор был легкий и приятный. Выяснилось, что оба мы читаем бумажные книги, и вкусы у нас сходные. Макс был без машины, потому что в воскресенье вечером в город возвращаются дачники, и на дорогах пробки, но заверил, что он и его машина всегда в моем распоряжении. В Сестрорецк или еще куда-либо – пожалуйста. Добрались до города на электричке, и он проводил меня до угла Карповки. Спросил о возможной встрече, я ничего не обещала. На прощанье он поцеловал меня в щеку, будто так у нас было заведено и делал он это неоднократно. И пошел на метро. Он живет в Купчино, один, а сестры-булочки вдвоем – в квартире Марины Ивановны. Макс зовет мать – Ма, а тетку – Му (Марина, по-домашнему – Муся). Вместе же называет их мамушками. А полное имя Макса не Максим, как я думала, а Максимилиан – в честь Максимилиана Волошина.
