Музей в библиотеке небольшой, целиком посвящен Оружейному заводу и Курорту. Библиотекарша о даче Самборских понятия не имела, однако позвонила знакомой краеведке, которая увлекалась старыми дачами. Краеведка была в отъезде, но ее муж проявил любезность, посмотрел список сохранившихся дач по фамилиям владельцев, но нашей не обнаружил. Полагаю, теперь нашу руину трудно было назвать сохранившейся.
Иду к старому, еще дореволюционному, главному корпусу санатория, поднимаюсь по мраморной лестнице с красным ковром и роскошными торшерами, пью кофе и пялюсь на рыб в аквариуме, а они пялятся на меня. Потом, среди прямых, как струны, сосен, направляюсь к нашей даче. Большие участки соснового леса на карте обозначены как Верхний, Средний и Нижний парки. Одуряющий воздух. Снова забираюсь в дом, крадусь, как тень, чтобы не спугнуть ворон, но сегодня их нет, куда-то удрапали по своим вороньим делам. Осматриваю большое, низкое окно комнаты (спальни?), где могла быть убита Софья Михайловна. Оно смотрит в глубь сада, здесь легко скрыться. Спрыгиваю с подоконника наружу. Опять обхожу дом по периметру. Трогаю влажный мох на постаментах, меж бетонными копытцами оленей, оставшимися от скульптур. Вдоль тропинки растут кусты смородины, усыпанные невзрачными зеленоватыми цветками. А еще дальше стоит огромная липа, и я вспоминаю чаепития под липами, о которых писал в открытке Константин Степанович.
Дом оставили умирать на виду у благополучного дома-санатория, причем очень красивый дом, в котором жизнь шла целых сто лет. Внезапно стало грустно и одиноко, хотелось с кем-нибудь поговорить. Со вчерашними сестрами-булочками! Не нашла в мобиле их телефон, его там нет, записала, но не сохранила! Ищу их возле моста, где ходят люди с палками и бутылями и летают полчища чаек. Стою, жду. Нет моих старушек.
Поздно вечером звонит Генька:
– Жаль, что ты не приехала, я тебя ждала. Генка готовит угли для шашлыков, есть бутылка коньяка. А я так хотела с тобой поговорить. Пошли бы к озеру… В городе такого разговора не получится.
Я знаю, о чем она хочет поговорить: не схожу ли я с ума, что не родила ребенка? Не факт, что я его рожу, но еще могу родить, а она нет. Как мне ее утешить?
– Не распускай нюни. Вам пора приискать наследника.
– Я готова, – сказала Генька и захлюпала носом. – Только Генка не хочет.
Вот те на!
– Как не хочет? Вы же собирались взять ребенка! И он хотел!
– Расхотел. И как мне теперь быть? Ты бы с ним поговорила.
И почему все требуют, чтобы я улаживала их дела и отношения, когда я свои уладить не могу?
– Может, все-таки приедешь завтра? – с надеждой спрашивает Генька. – Белые ночи. Мы не будем торопиться в город. Знаешь, как здесь хорошо…
– Не могу, Генька, у меня семейные дела.
Почти не сбрехала. Разве дела у меня не семейные? Я подумала, что завтра опять поеду в Сестрорецк. Влечет меня туда неведомая сила. Прямо как медом намазано.
С утра в воскресенье шел дождь, а небо так плотно затянуло, что стало понятно – зарядил на неделю. Как назло, зонтик я забыла на работе. Долго выжидала, когда дождик поутихнет, чтобы выйти в магазин, но так не дождалась, плюнула и пошла, а на обратном пути увидела на подъезде объявление: «Пропал кот…» Дальше можно было не читать. Так что же, они опомнились только сейчас?!
Мой кот жил в соседнем подъезде на третьем этаже. Он встретил меня в прихожей, я положила ему в мисочку корм и, поев, он отправился ко мне на постель, лежал в позе сфинкса и смотрел перед собой янтарными глазами, но на меня смотрел или внутрь себя, понять было трудно. Взгляд одновременно внимательный и отрешенный.
Вечером обняла в последний раз кота и понесла соседям. Как они радовались, как благодарили меня, особенно старуха. В лицо я их хорошо знала, а по именам – нет, а вот старуха знала, как меня зовут, и мать мою знала, надеюсь, не с самой дурной стороны. Я не стала убирать лоток для кота и сухой корм оставила про запас. А форточка у меня открыта постоянно. Я ждала, что кот вернется. Будет моим приходящим котом.
Позвонила матери. Она подозрительно оживленная.
– Между прочим, я нашла спальню, где родилась бабушка, – сообщила я. – Ее расположение наводит на мысль, что версия с бандитом, который застрелил Софью Михайловну и выпрыгнул в окно, не так уж невероятна. Возможно, твой дед не причастен к убийству.
В трубке молчание.
– Неужели тебя это не волнует?
– С чего ты взяла, что бабушка родилась на даче? – наконец-то подала голос.
– Ты же сама сказала, что роды принимал доктор Клячко.
– Я так сказала? По-моему, я сказала, что доктор был соседом по даче.
– И принял у Софьи Михайловны роды.
– Ну да. Наверное, я об этом слышала. Только было это в Петербурге, на Васильевском острове.
– Почему ты в этом так уверена? – озадачилась я.
– Потому что родилась она в декабре, а зимой на даче не жили.
– Об этом я как-то не подумала… – сказала я, а она засмеялась. – Что это ты такая веселая? Приложилась уже?
– Фу, как грубо. И почему мне не быть веселой? – говорит и начинает декламировать:
Навеселе, на дивном веселе
я находилась в ночь под понедельник…
Я повесила трубку, потому что не знала, как выразить свое несогласие с ее образом жизни. Если хочет, пусть обижается.
Потом я пробовала читать, смотреть телевизор, а в конце концов достала из морозилы брикет пломбира, ела и настраивала себя на позитив. Настраивала, настраивала и настроила.
Засыпая, вспомнила Пашу и улыбнулась. Как мало нужно для поднятия духа – немного внимания и заинтересованности, немного уверенности, что ты не старая замшелая дура, и кто-то еще может положить на тебя глаз. А что, если назло Костику и себе самой закрутить с этим Пашей? Он всего-то лет на десять моложе меня…
Глава 29
Понедельник. Осталось тринадцать дней.
Генька изрекает:
– Знаешь, я все вспоминаю тот сон с цыплятами. Я знаю, что это такое. Это нерожденные Генкины дети. Это я не дала им родиться. Будь у него другая жена, у него уж точно были бы дети.
– Дура ты, – говорю я. – Никакой сонник цыплят с детьми не соотносит. И что ты глупостями какими-то озабочена?
– Ничего я не озабочена, просто не знаю, что делать.
– Отпусти ситуацию, как говорит моя мать. Подожди, пройдет время, и все образуется.
– Думаешь, образуется?…
Ничего я не думаю. У меня своя дурь в башке: Костиком маюсь, не знаю, как дожить до встречи. Теперь вот потерю кота оплакиваю, из головы не идет.
Возвращаюсь домой – кот не выходит встречать. Его нет, понятно сразу, квартира необитаема. Вот сволочь, как все мужики, где приласкали, там и остался.
